Записки Флэшмена. Том 2.

Западная часть форта превратилась в ад. Я понимал, что произошел взрыв порохового склада, разрушивший большую часть северо-западного угла, но комнаты северной стороны тоже горели, и крытая тростником анфилада двора также занялась пламенем. Надвратная стена уцелела, но на дальнем ее конце в башне хранилось еще восемьдесят бочонков пороха, и, с учетом рассыпающих искры обломков, взрыва можно было ожидать в любую секунду. Я бросился бежать, но тут же упал, ступив на больную ногу, и на карачках пополз, кашляя, поминая черта и, разумеется, вознося молитвы, через полосу густого дыма. Треск горящего дерева слышался, казалось, отовсюду, но не далее как в двадцати шагах чернел распахнутый зев ворот, и мне нужно было только добраться до него прежде, нежели рванет вторая мина или сознание покинет меня.

В тот день я кое-чему научился: если у тебя сломана или вывихнута нога, а передвигаться надо быстро, то не ползи, а катись. При каждом обороте нога будет напоминать о себе, особенно если путь усеян тлеющими обломками, но при удаче ты достигнешь цели. Не знаю, сколько это заняло времени – может быть, всего минуту, хотя мне она показалась вечностью. Я стонал от боли и кричал от страха. Одежда на мне тлела, но я хотя бы мог видеть слезящимися глазами прерию, расстилавшуюся за воротами. Наполовину встав, я буквально прогарцевал под аркой; помню массивные железные петли, за которые цеплялся, подтягивая свое тело на руках, потом снова стало можно катиться. Даже выбравшись за ворота, я, в пыли с головы до ног, продолжал стремиться вперед, в горячей надежде убраться подальше от этого ужаса.

Быть может, сознание несколько раз покидало меня – не знаю. Мне показалось, что я слышал грохот, раздавшийся за спиной, но не обратил на него внимания. Вгрызаясь ногтями в землю, я полз и полз до тех пор, пока не обессилел. Склонив голову набок, я вдруг заметил ноги лошади, и едва успел подумать: «О, Иисусе, это же индейцы!», как чья-то ладонь опустилась мне на плечо, перевернув на спину, и взору моему предстало чудовищно бородатое лицо, выглядывающее из под меховой шапки. Ослабевшей рукой я ощутил отделанную бахромой замшевую куртку, лоснившуюся от долгой носки, а потом борода разошлась в широкой, до ушей, ухмылке.

– Так, и што тут за дела, приятель? – раздался голос. – Ну и здорово же тебя угораздило! Немного подливки – и твой окорок вполне сгодился бы на ужин!

VIII

Вот любопытный факт, которым я не раз щеголял, обедая в американских клубах: я оказался последним человеком из форта Бент. Его так никогда и не отстроили заново. Когда несколько лет спустя мне довелось снова побывать там, он так и лежал в развалинах, среди которых рыскали койоты. Но главный курьез заключается в другом: по треклятому закону подлости я мог стать последним человеком, покинувшим Бент в целости и сохранности, не окажись настолько озабочен спасением собственной шкуры. В этом кроется мораль, полагаю, да только я никогда ей не следовал.

А дело обстояло так. Как раз в тот миг, когда выехал второй фургон и индейцы готовились устроить ему теплую встречу, на тропе появилась группа не кого-нибудь, а горных охотников. Их привлекли дым и звуки битвы. Эти парни церемоний разводить не привыкли – мигом оценив ситуацию, они двинулись в атаку не хуже Тяжелой бригады, и так как трапперов было десятка четыре, индейцы живо взяли ноги в руки, оставив на траве изрядное количество трупов. Так что парни в фургонах, отправлявшиеся, как я полагал, на верную смерть или в плен, преспокойно достигли места назначения, в то время как бедный старина Флэши едва не поджарился, хорошо хоть совсем копыта не отбросил.

Но имелись тут и свои хорошие стороны. В качестве единственного серьезно раненного с нашей стороны – удивительная вещь, но из всех бывших в форте только один саванеро получил стрелу в ногу, да Клаудия сломала кисть во время крушения второго экипажа – я оказался в центре внимания. Сьюзи, державшаяся весь бой с мужеством Грейс Дарлинг[88], при виде моего обугленного туловища зарыдала в голос; инвалиды суетились вокруг с горячими припарками, пилюлями и советами, которые наверняка свели бы меня в могилу, если бы охотники вежливо не послали их куда подальше. Они забинтовали вывихнутую лодыжку и смазали раны весьма целебной смесью из растений и медвежьего жира.

Но примечательнее всего, однако, было поведение Клеонии. Когда меня, еще слегка дымящегося, принесли к экипажам, у нее началась истерика. Ее даже пришлось держать, чтобы она не кинулась на меня. Я не предполагал, что чертовка так привязана ко мне – это вовсе не походило на прежнюю хладнокровную Клеонию, – и я слегка оторопел. Сьюзи была настолько расстроена, что, похоже, не заметила знаков внимания, оказанных «массе» его служанкой, и слава богу. Кстати сказать, ожоги оказались пустяковыми, зато из-за лодыжки мне недели две пришлось провести в кровати, как раз до нашего отправления в дальнейший путь.