Записки Флэшмена. Том 2.

Я почти не сомневался, что мы атакуем селение на рассвете, и перспектива рукопашной в узкой долине совсем не улыбалась мне. Так непременно и случилось бы, находись деревня на открытом месте, где много путей к отступлению. Чего я не учел, так это что наша экспедиция носит вовсе не военный и даже не карательный характер – это охота. Ты просто убиваешь зверя, снимаешь шкуру и кладешь в карман шестьдесят соверенов. Если дичь может кинуться врассыпную, стоит брать ее врасплох, когда же ей некуда деться, как кроликам в садке, удобнее всего сидеть в засаде и стрелять в свое удовольствие. (Все это я попытался потом изложить в статье для «Филд», которую назвал «Охота на человека как Большая Игра, или Доводы „за“ и „против“ заказников». Там развивалась мысль, что для охотников за скальпами апачи ничем не отличались от медведей, волков или антилоп. Охотники, конечно, ненавидели мерзавцев, но ведь к волками или львам теплых чувств тоже не испытывали, причем ненависть зверолова к добыче прямо пропорциональна его страху перед ней. О, среди них имелись такие, для которых наслаждение от убийства значило больше премии за скальп – как правило, те, у кого дикари убили или угнали в рабство родных; были и такие – вроде меня в тот день, – кто горел желанием отплатить за зверства, увиденные на асиенде, но большинство охотников волновали исключительно деньги. Я привел в статье описанный выше случай, когда охотники оскальпировали двух своих же товарищей, и подчеркнул, что в Нью-Мексико уже тогда находились люди, которые провозглашали практику Галлантина сбывать любые волосы – включая мексиканцев, американцев, мирных индейцев и т. д. – неэтичной. По их словам, именно она доставила охотникам за скальпами их дурную славу. «Филд» не напечатал статью – имеет, мол, ограниченный интерес, но я придерживаюсь мнения, что тема заслуживает серьезного обсуждения, и публикация вызвала бы оживленные отклики.)

Итак, мы ждали, пока в сероватом свете не проступили достаточно явственно очертания расположившихся у ручья викупов – это большие такие иглу из ивовых веток, обтянутых шкурами. Викуп имеет футов двадцать в диаметре и способен с легкость вместить целую семью, наверху у него отверстие для выхода дыма и вони. Вокруг селения валялись кучи мусора, в которых рылись собаки; кое-где виднелись человеческие фигуры: то тут, то там, раскинув руки и ноги, спали воины, явно пьяные, старуха раздувала огонь, мальчишка играл у ручья. Ближе к скалистой гряде размещался корраль с примерно сотней мустангов. Иларио передал по цепочке дистанцию стрельбы: сто двадцать ярдов. Стараясь не высовывать голову из травы, я осмотрел капсюли, вытащил револьвер и проверил винтовку. Нас было человек пятнадцать, залегших с интервалом ярдов в пять, остальные члены шайки рассредоточились, надо думать, по всему периметру дефиле. Никому не выскользнуть наружу. Никто и не выскользнул.

Деревушка начала пробуждаться, и я впервые воочию увидел знаменитых апачей – «шишиндэ», то есть «лесных людей», как они себя называли, или просто «врагов», как обычно называли их мы. Мне почему-то казалось, что они должны быть низкорослыми, но ничего подобного. Мимбреньо Медных рудников не считались самыми высокими среди апачей, но даже так это были крупные, хорошо сложенные твари, страшные, как смертный грех, но гибкие и подвижные. Волосы у них были длинные и свисали свободно. У некоторых на голове имелось нечто вроде шарфа, но большинство расхаживало без головных уборов, если не считать ремешка на лбу, кое на ком красовались рубахи и леггины, остальные щеголяли в одних набедренных повязках. Женщины в длинных платьях выглядели милашками – невысокие, стройные лесные принцессы; их высокие пронзительные голоса оглашали окрестности, пока они ходили за водой к ручью или хлопотали у огня, готовя, без сомнения, жаркое. Несколько воинов направились в корраль, остальные сидели у викупов, зевая и переговариваясь друг с другом. Пара дикарей приступила к раскраске – операция, похоже, ответственная и вызывавшая живые отклики зрителей.

В поле зрения у нас оказались сотни полторы краснокожих. В этот миг один малый в отделанных бахромой леггинах и одеяле встает и обращается к остальным. Большинство индейцев повернулись к нему, чтобы послушать. Охотник рядом со мной прищелкнул пальцами и кивнул, взводя курок; я передал сигнал по цепочке и лежал с бьющимся, как молот, сердцем. По отданной шепотом команде я осторожно высунул ствол, наводя его на здоровенного дикаря на краю главной группы и целясь немного выше окорока. Не стану утверждать, что перед глазами моими вставали в тот миг растерзанные тела с асиенды или еще какая-нибудь чепуха в этом роде. Индеец был для меня просто мишенью, и любой солдат, начиная с самого святоши Гордона, скажет вам то же самое…