Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

В таком положении было дело при восшествии императора на престол. В первый визит, свой в Смольный император примирился с Нелидовой и вел себя так хорошо, что сама императрица вынуждена была смотреть на нее, как на лучшего своего друга, и, сообразно с этим, относиться к ней. С этого момента единение самое полное видимо установилось между императрицей и г-жей Нелидовой. Этим союзом с новою своею подругой императрица укрепила свое влияние, и обе они вмешивались во все дела и во все назначения и в особенности поддерживали друг друга. Единение это было бы для всех удивительным, если бы вскоре не стало ясным, что оно основывалось на личном интересе: без г-жи Нелидовой императрица не могла рассчитывать иметь какое либо влияние на своего супруга, как это и было потом доказано; точно также и Нелидова, без императрицы, в стремлении своем вести себя всегда прилично, не могла бы играть при дворе той роли, которою она пользовалась, и нуждалась поэтому в расположении императрицы, бывшем как бы защитой для ее репутации. Посещения Смольного двором сделались весьма часты. Императрица была чрезвычайно рада видеть двор в учреждении, которым она управляла, а г-же Нелидовой приятно было доказать публике, что именно ее присутствие влекло туда императора, и что он охотно являлся туда потому, что г-жа Нелидова в особенности любила это место. Вследствие всего этого, все три заинтересованные лица находили свои вечерние собрания прелестными, проводя их часто исключительно в беседе друг с другом. Но остальная часть двора присутствовала там лишь потому, что император приезжал всегда в Смольный не иначе, как с большою свитою. Великие князья и великие княгини проводили там время смертельно скучно. Иногда молодые воспитанницы давали концерты, иногда они танцевали, но часто время проходило в полном ничегонеделании.

Можно представить себе, как тяжело отозвались на великой княгине Елисавете новые условия жизни. К тому же она иногда подвергалась обращению и вспышкам, которых до того никогда и во сне не видала. Я приведу только два примера. Известно, что один из самых важных проступков в глазах императора было опоздание. Однажды вечером, когда была назначена поездка в Смольный, обе великие княгини, одетые и совершенно готовые сесть немедленно в карету, дожидались в комнатах великой княгини Елисаветы, когда за ними придут. Они поспешили отправиться к императору, как скоро получили от него приглашение. Как только государь вошел, он взглянул на них пристально и гневно и сказал императрице, указывая на великих княгинь: «Вот поступки, которые не полагаются; это привычки прошлого царствования, но они не из лучших. Снимите, mesdames, ваши шубы и надевайте их не иначе, как в передней». Это было сказано сухим и обидным тоном, свойственным императору, когда он бывал не в духе. Второй пример в том же роде случился в Москве, в самый день коронации. Все были в полном параде: в первый раз появились придворные платья (заменившие национальный костюм, принятый при Екатерине II). Для пополнения своего костюма великая княгиня Елисавета артистически перемешала прелестные свежие розы с брильянтовым букетом, приколотым у нее сбоку. Когда она вошла к императрице, до начала церемонии, государыня окинула ее взглядом с головы до ног и, не сказав ей ни слова, грубо сорвала свежие розы из ее букета и бросила их на землю: «это не годится при парадных туалетах», сказала она; «cela ne convient pas», было обычною фразой, когда ей что не нравилось.

Великая княгиня стояла пораженной и была более удивлена действительно не совсем приличными манерами, особенно в данную минуту (в момент помазания и причастия), чем опечалена неудачей своего букета. Контраст обращения постоянно спокойного, полного достоинства и величия прошлого царствования с волнением в безделицах и часто резким обращением, которое она имела теперь перед глазами, поражал великую княгиню в высшей степени, Чувство долга можно уподобить религиозному чувству веры, которое руководит нашим поведением: это узда, которая сдерживает вспыльчивость, горячность наших действий и желаний и устанавливает в них порядок; но обязанность, продиктованная, предписанная духом власти и высокомерия, должна непременно уничтожить чувство. Благородная душа великой княгини Елисаветы, ее ясный ум, возмущались подобными поступками: существование ее было продолжительным и тяжелым сном, который она должна была бояться признать за действительность. Ежеминутно чувствовала она нравственную боль и обиду, а потому и гордость ее увеличилась. Она все более и более удалялась от установленного порядка, который ей вовсе не нравился. Ее высочество исполняла все обязанности своего сана, но зато она создала себе внутреннее удовлетворение, в котором воображение имело более власти, чем рассудок. Она удалялась в этот мир и отдыхала в нем от скуки и неприятностей, которые испытывала в действительном мире. Этот неутешительный исход повлек за собою печальные и продолжительные последствия.