В течение января месяца получили мы несколько писем от Теске в ответ на наши, в коих между прочим он говорит откровенно, что решение нашего дела еще сомнительно, ибо правительство их так много имеет причин быть предубежденным против нас, что малое число доказательств, служащих в нашу пользу, недостаточно поколебать прежнего мнения. При сем Теске весьма кстати ссылается на японскую пословицу: «Веером тумана не разгонишь» (во всех землях народные пословицы берутся от предметов, их окружающих: японские берега подвержены частым туманам, и все жители Японии обоего пола и всякого возраста в летнее время веера из рук не выпускают).
Из таких замечаний лучшего нашего доброжелателя мы могли уже судить, что доброго конца нашему делу ожидать нельзя, а притом и стражи наши начали уже явно говорить, что Аррао-Тадзимано-ками отрешен от должности матсмайского губернатора и скоро другой будет на место его назначен. К сему горестному для нас происшествию присовокупилось еще и другое, не менее нас поразившее.
В начале февраля вдруг отобрали от господина Мура все письма, писанные к нему от Теске (а я и господин Хлебников успели писанные им к нам письма сжечь), и сменили одного из бывших при нас работников, с которым младший брат Теске прислал последнее письмо к господину Муру и который был так неосторожен, что вручил оное ему при караульном. Сей донес своему начальству, и вдруг сделалась суматоха: с солдатами, составлявшими при нас внутреннюю стражу, стали посылать в караул сержанта или унтер-офицера, из коих некоторые весьма строго начинали было с нами обходиться, но как мы пожаловались, то им приказали лучше обращаться.
Мы более сожалели о добром нашем друге Теске, чтобы переписка его с нами не была причиной его погибели, ибо в некоторых его письмах он очень смело говорил о своем правлении. Например, он называет своих соотечественников в Кунашире «глупые японцы», а в другом месте говорит: «Поступки русских великодушны, но наши начальники не умеют понять этого»; привезенного же японца Городзия за дурной отзыв о русских называет собакою и проч. Хотя караульные и Кумаджеро уверяли нас, что ему ничего не будет, но мы им не слишком верили.
Наконец в половине февраля Кумаджеро сказал нам за тайну, что дело наше решено, но в чем состоит решение сие до прибытия нового губернатора, который уже назначен (имя сего губернатора было Хаттори-Бингоно-ками), никто объявить нам не смеет под опасением жестокого наказания, однако он может нас уверить, что худого ничего в решении японского правительства для нас нет. Известие сие привело нас в крайнее недоумение, ибо мы постигнуть не могли, в чем могло бы состоять такое решение, которое ни добра, ни зла нам не делало, а потому с чрезвычайным нетерпением, страхом и надеждой стали мы ожидать прибытия нового губернатора.
11 марта господин Хлебников впал в чрезвычайную задумчивость и сделался болен; несколько дней сряду он не пил и не ел, да и сон его оставил. Расстроенное воображение представляло ему непонятные ужасы. В продолжение времени при разных обстоятельствах здоровье его хотя и поправилось, но не прежде совсем избавился он от болезни, как по приезде уже на шлюп.