Записки о Шерлоке Холмсе

Внизу документа дрожащей рукой, почти неразборчиво выведено: «Беддоуз шифром сообщил мне, что у Х. развязался язык. Боже милостивый, сжалься над нашими душами!»

Вот что я прочитал тем вечером младшему Тревору. Полагаю, Ватсон, что история эта поистине трагична. Мой добрый приятель был совершенно убит горем. Он отправился в Терай на чайные плантации, и, судя по слухам, там ему сопутствует успех. Что касается моряка и Беддоуза, ни о том ни о другом с того самого дня, когда было получено предостережение, ничего не известно. Оба исчезли бесследно и безвозвратно. В полицию никаких жалоб не поступало: Беддоуз, возможно, заблуждался, приняв угрозу за действительный донос. Говорят, будто Хадсона где-то видели: в полиции считают, что он разделался с Беддоузом и скрылся. На мой взгляд, более вероятно другое: Беддоуз, доведенный до отчаяния и уверенный в том, что изобличен, отомстил Хадсону сполна и ударился в бега, покинув страну с наличностью, сколько смог ее захватить. Таковы все обстоятельства этого дела, доктор, и если они годятся для вашей коллекции, то располагайте ими, как сочтете нужным.

Обряд рода Масгрейвов

Личности моего друга Шерлока Холмса была свойственна странная черта, не раз меня изумлявшая: хотя склад его ума отличался необычайной точностью и скрупулезностью и одевался он в высшей степени тщательно, в быту его стойкое пристрастие к беспорядку могло довести всякого, кто делил с ним жилье, до полного отчаяния. Сам я в этом отношении – отнюдь не пример. Суматошная жизнь в Афганистане усилила мою природную безалаберность, и я сделался более расхлябанным, нежели то приличествует медику. Но предел неряшества существует и для меня: наблюдая за человеком, который хранит сигары в ведерке с углем, табак – в носке персидского шлепанца, а неотвеченные письма прикалывает складным ножом посередке деревянной каминной доски, я начинаю чваниться своей добродетелью. Далее: я придерживаюсь мнения, что упражняться в стрельбе из пистолета следует исключительно на открытом воздухе, а поэтому, когда на Холмса находил стих устроиться в кресле с пистолетом и сотней патронов Боксера, чтобы с помощью пуль украсить противоположную стену патриотическим вензелем V. R.[2], во мне с особенной силой крепло убеждение: ни атмосферу, ни интерьер нашей комнаты этот досуг не улучшает.

Наше жилище вечно захламляли химические реактивы и улики. Они забредали в самые неожиданные закоулки и обнаруживались в масленке или в еще менее пригодных местах. Но более всего мне досаждали бумаги Холмса. Он охотнее руку бы дал себе отрубить, нежели уничтожить документ, особенно если тот был связан с его прошлыми расследованиями, но пересмотреть и рассортировать накопившийся архив отваживался не чаще чем раз в год или два. Где-то в своих малосвязных записях я уже упоминал, что бурные приступы неудержимой энергии, позволявшие Холмсу совершать памятные всем деяния, перемежались затяжными периодами апатии, когда он целыми днями, обложившись книгами, валялся на диване со скрипкой и нехотя вставал разве что к обеденному столу. Таким образом, бумаги копились месяцами – до тех пор, пока все углы не оказывались завалены связками рукописей, которые ни под каким видом не дозволялось жечь, и никто, кроме самого владельца, не имел права до них дотрагиваться.

Однажды зимним вечером, когда мы сидели у камина, я отважился намекнуть Холмсу, поскольку он кончил вклеивать в блокнот газетные вырезки, что не худо бы потратить часок-другой на приведение нашей гостиной в более жилой вид. Холмс не мог отрицать справедливости моего воззвания: насупившись, он направился к себе в спальню и вскоре вернулся оттуда, волоча за собой объемистый жестяной ящик. Установив его в центре комнаты, он примостился перед ним на скамеечку и откинул крышку. Я увидел, что ящик уже на треть заполнен пачками бумаг, каждая из которых была перевязана красной тесьмой.

– Тут немало любопытного, Ватсон, – произнес он, поглядывая на меня с хитрецой. – Думаю, знай вы о том, что здесь припрятано, вы умоляли бы меня извлечь на свет божий старые бумаги, а не набивать этот ящик новыми.

– Так, выходит, это отчеты о ваших давних расследованиях? Мне частенько хотелось их заполучить.

– Да, дружище, всем этим я занимался до того, как у меня появился собственный биограф, возжелавший меня прославить. – Холмс бережно, почти что с нежностью, вынимал из ящика связку за связкой. – Не всегда я одерживал верх, Ватсон, но голову порой приходилось ломать изрядно. Вот дело об убийствах в Тарлтоне. Вот отчет о деле Вамберри, виноторговца, а вот происшествие с одной старухой из России. Вот на редкость причудливая история с алюминиевым костылем. Вот полный отчет о косолапом Риколетти и о его ужасной жене. А вот… Ага, да это воистину чудо что такое.