Записки Обыкновенной Говорящей Лошади

Пришли школьные друзья, институтские друзья. Сослуживцы. Бывшие сослуживцы. Друзья старых друзей. Новые друзья…

Конечно, я знала, что у Мухи был особый дар дружбы. Скорее дар сопереживания. Она умела слышать других людей. Хранить их секреты. Искренне сочувствовать. С ней делились даже тем, что от других тщательно скрывали.

Боюсь, однако, что все эти Мухины достоинства создают ложный образ. Может показаться, что Муха была эдакой доброжелательной, скучной утешительницей.

Ничего подобного. С умной и блистательно остроумной Мухой надо было держать ухо востро. Не ныть, не бить на жалость, не плакать в жилетку. Она могла тебя так высмеять, что мало не покажется.

Вспоминая полвека спустя наше с Мухой поколение, обязательно ввернут словечки «романтизм» и «романтики». Но вот как раз с романтизмом и с романтиками было в ту пору совсем не просто. Романтические грезы о будущем коммунистическом рае помогали нам не замечать жестокости и нечестности настоящего. Яркий тому пример – студия Арбузова с ее романтическим спектаклем «Город на заре». Прообразом города на заре был Комсомольск-на-Амуре, куда молодежь Страны Советов посылал Сталин не затем, чтобы построить «город-сад», а затем, чтобы создать мощный индустриальный центр на Камчатке, в немыслимых для жизни людей условиях. Пусть люди мучаются, пусть гибнут, но строят, а потом и живут там, где он повелел. О так называемом освоении районов вечной мерзлоты и полярной ночи, где только несколько месяцев в году люди существуют при дневном свете, много написала умная журналистка Юлия Латынина. В этих районах во всем мире практикуется работа вахтовым методом. Сталин же намеревался селить туда людей целыми семьями.

И еще: прикрываясь романтизмом и обзаведясь партбилетами, многие из нас, относительно благополучных москвичей, как бы объявляли о своей готовности выполнять любые, самые гадкие и бесчеловечные приказы. А это в свою очередь служило входным билетом во власть, туда, где раздавали должности и блага. Не надо забывать, что как раз в 1930-х шла смена элит

.

Муха никогда не рвалась строить «Город на заре». Кроме дара дружбы, она обладала еще более ценным даром – отличать подлинность от фальши, карьеризм от идейности, неискренность от простодушия. Кому-то она стала другом на всю жизнь, кому-то нелицеприятным судьей. А мне на многое открыла глаза.

Что же делало Муху столь мудрой, наградило ее спасительным скептицизмом? Ответа я не знаю.

Но, наверное, давно пора вспомнить биографию Мухи. Ее «анкету».

Муху воспитывал дядя Лев Александрович Гринкруг. Мать умерла, когда Муха была еще маленькой, а до этого долго болела туберкулезом. Отец ушел из жизни, когда девочка уже подросла и училась в институте. Но умер он далеко от Москвы. Подробности мне неизвестны.

Лев Александрович, как говорили в мое время, был «типичным представителем». «Типичным представителем» богемы, а на самом деле типичным представителем давно вымершего племени интеллигенции начала XX века. Он всю жизнь провел в кругу Маяковского – Бриков. В сущности, в кругу последних могикан Серебряного века.

Помню узкую комнату Льва Александровича – одну из двух комнат в коммуналке на Мясницкой, рядом с магазином «Чай». (В другой комнате этой квартиры с ходом через кухню полжизни прожила Муха.) В узком обиталище Л. А., на необъятном письменном столе стояла лишь одна фотография: в центре – головка Лили Брик, ее необыкновенные глаза, слева – Осип Брик, справа – Маяковский. Все три головы прижаты друг к другу.

Л. А. Гринкруг был классический холостяк и классический светский человек. Каждый вечер уходил в гости. Играл в доме Бриков в модную тогда игру «маджонг». Слыл театралом. Имел сотни знакомых. Одно время, до середины 1930-х, сиречь до эпохи Большого террора, занимал немалый для беспартийного пост заместителя директора «Ленфильма» – стало быть, жил на два дома: в Москве и в Ленинграде.

Иногда в узком кабинете появлялась дама, красивая и холеная. И в необыкновенных туалетах. А домработница Маруся мыла потом на кухне старинные бокалы, которые в общем хозяйстве были не в ходу. Одну даму я еще застала. Ее красный элегантный жакет на вешалке в прихожей сразил наповал меня, бедную студентку.

Муха не раз говорила, что «Левочка» не женился из-за нее. Красивую даму в красном жакете он сосватал молодому писателю. И остался дружен и с ней, и с ним на всю жизнь.

В общем, с точки зрения нормальной педагогики, а особенно с точки зрения ханжей, хуже воспитания и хуже, так сказать, отчего дома, чем были у Мухи, трудно себе представить. Тем не менее Муха и ее будущая семья прожили весь свой век со Львом Александровичем. Когда Муха умерла, дяде было девяносто восемь, и ему не стали говорить, что Мухи уже нет. А Муха, очнувшись на минуту в реанимации, просила сиделку передать дочери Лене, которая не уходила из больницы, «беречь Левочку»… Вот так-то.