Записки Проныры

— Марсэлл, улетаем отсюда! Сейчас же, немедленно улетаем! Они же так и сюда пролезут, эти крысы! Я бою-усь! Я боюсь крыс, Марсэлл! Они же все жрут!

Мыш посмотрел на нее внимательно и пискнул:

— Еда. Самка — еда. Хорошая.

Обижаться грех, потому что это просто маленькая месть, в надежде, что Эдит поймет, что к чему. Эдит, по-моему, отлично поняла, но не так, как Мыш ожидал, потому что забилась в угол и начала плакать и кричать:

— Марсэлл, уберите отсюда эту гадость! Уберите!

Я почувствовал, что устал до смерти. Положение оказывалось все неприятнее и неприятнее, а Эдит умела создавать неудобства даже в ситуации, когда все идеально. Мне надо было пообщаться с Мышом о важных вещах, но из-за воплей Эдит не выходило сосредоточиться — жалко, когда женщина плачет. И пришлось сесть рядом с ней, достать платочек, капнуть успокоительного в кофеек и снова начать ее утешать. Хорошо, что умница Мыш не стал ввязываться, а сидел к нам спиной и чистился. Он постепенно оказывался чертовски тактичным парнем.

А Эдит всхлипывала, цеплялась за мои руки и бормотала умоляюще:

— Ну Марсэлл, давайте улетим отсюда, ну пожалуйста! Я слышала, крысы и вправду могут человека сожрать! А вдруг они действительно в звездолет пролезут? Моя мамочка тоже крыс не выносит!

А я даже не стал ей объяснять, что взлететь прямо сейчас у нас не выйдет, а если и выйдет, то мы застрянем на здешней орбите на веки вечные. Я ее гладил по голове и вытирал ей нос вместе с глазами, и говорил, что все будет в порядке — но я, ребята, в это ни на ломаный грош не верил. Потому что у нас получился контакт с цивилизацией очень толковых существ, которые в разных мирах жили рядом с людьми и к людям во все времена относились вполне определенно.

Всегда были врагами людей, если уж называть вещи своими именами. Люди их убивали и травили, а они выживали и приспосабливались. И вот теперь, в этом прекрасном мире, у них оказалась прямая возможность взять реванш за все прошлое.

Людей больше нет, а мышки остались.

Настроение у меня совершенно испортилось. Я уже ничего не ждал, но Мыш ткнул меня носом между лопаток, когда Эдит немного успокоилась. Я обернулся.

Мыш сидел на койке, совершенно уморительно скрестив руки перед собой. Как белка.

— Что ты? — говорю. — Что-то нужно?

— Большой, — пищит, — я должен. Ты остановил кровь. Дал еду. Я должен.

Мне захотелось его погладить, но я вовремя вспомнил, что он не животное и это, скорее всего, будет выглядеть неприлично, а может быть, даже оскорбительно. И вообще я смутился.

— Нет, — говорю. — Ты не должен. Я сам хотел.

Тогда он сделал маленький прыжок вперед — прямо сидя — и лизнул меня в ухо. Я слегка оторопел, но вовремя сообразил, что у каждой расы свой этикет. И что погладить — это у меня были правильные импульсы, потому что если у каких-нибудь созданий мимики нет, то жесты и прикосновения, вероятно, ее заменяют.

Он дал погладить себя за ушами. И пискнул:

— Я тоже хочу. Вместе есть. Вместе драться. Чинить гнездо. Защищать гнездо.

Да уж, думаю, будем драться. Война мышей и лягушей. Вот интересно, насколько я для них серьезный противник.

— Я не вижу в темноте, — говорю. — Их много, Старший, да? Шестерок?

— Много, — пищит. — Вдвоем — мы еда. Будут еще бойцы.

— Погоди, — говорю, — откуда? Ты говорил — ты одиночка.

Он свистнул.

— Я — Старший. Боец. Вторая жена — Сталкер, дочь Сталкера. Третья жена — Нюхач, дочь Нюхача. Четверо детей — взрослые. Дети Бойца, сами Бойцы.

Эдит, которая снова прислушивалась, хотела что-то сказать с язвительной миной, но я ее перебил.

— Старший, — говорю, — почему «вторая и третья»? А первая?

И тут, ребята, он первый раз сделал что-то совсем как человек. Он по-человечески тяжело вздохнул. И пискнул:

— Первая. Старшая. Боец, дочь Бойца. Любил. Трое детей. Всех съели. Шестерки Большого Босса.

Я разговаривал с Мышом долго. Только отдал приказ автомату подняться на борт и задействовал противоугонку на полную мощность. И занялся контактом вплотную. По бортовому времени кончился день, наступил вечер, а мы все разговаривали. Эдит сначала слушала, потом устала, начала раздражаться и капризничать — и, в конце концов, заявила, что хочет есть. Мыш издал презрительный звук и сказал мне, что моя самка слишком много ест, что ее выгоднее съесть, чем кормить — и это им с Эдит взаимных симпатий не добавило. Но обед я все-таки приготовил.

Мыш в этот раз почти не ел, посвистывал и нервно чистился. Я уже научился различать, как он чистится по необходимости, как — из вежливости, а как — на нервной почве: движения совершенно разные. Он беспокоился о своем гнезде, Мыш. И его совесть мучила, что он тут ест, а его жены с детьми сидят голодные.

Прожорливость Эдит его раздражала. А она его нарочно бесила — мазала галеты джемом в три слоя и капризничала, что в концентрате мало пряностей. Будто не понимала, что это очень скверный поступок — так себя вести перед носом у того, кто долго голодал.