Записки Проныры

Впрочем, она действительно не понимала. В чем другом, а уж в еде у нее никогда недостатка не было. Ее батюшка же президент корпорации, она изволила кушать только нечто вкусное и полезное, диетическое, чтобы фигуру не испортить. И уж что ее совсем не занимало, так это мышиные проблемы.

А еда в этом мире, жестоком до предела, была проблемой. Еще какой.

Мой друг Мыш, конечно, не занимался историей профессионально. Но его вторая жена происходила из гнезда Сталкеров — а так называли мышек, которые промышляли, выходя из системы подземных коммуникаций на поверхность, в мертвый город. Его жена видела много интересного и кое о чем ему рассказала.

И ему вполне хватало информации, чтобы изложить мне взгляд на происхождение мира. Мышиного мира, я имею в виду. Выглядело это так.

В незапамятные времена мышки были намного мельче и слабее, а миром правили Большие. Антропоиды, наверное, потому что Мыш уточнил: «Большие, как ты». Большие заняли всю Крышу мира своим городом, который мышки воспринимали, как одно огромное гнездо. В подчинении у Больших состояли все природные силы — электричество, атом и все такое — и эти вещи Мыш тоже называл своими именами, ибо в принципе понимал, что они собойпредставляют. Между Большим и Малым народом шла вечная война — мышки жили внизу, в шахтах, тоннелях и прочих подземных постройках, сделанных Большими, а те всеми силами старались выгнать с собственной территории чужаков.

И так длилось до часа «ч», который Мыш назвал «Светящаяся Смерть». Была тут у них глобальная атомная война или какая-нибудь другая всемирная катастрофа — он не знал. Но почти все Большие сразу погибли, а те, кто умудрился выжить, болели и вырождались, а в конце концов вымерли совсем.

Множество мышек тоже погибло. Но с уцелевшими начали происходить изменения к лучшему. Малый народ стал крупнее, сильнее и умнее, чем раньше. Сначала-то было очень много пищи, которая осталась от Больших — «хорошая еда», как уточнил Мыш, — и его сородичи процветали, размножались и строили собственную цивилизацию. К тому же мышки жили все дольше и дольше, некоторые долгожители из них начали даже доживать лет до сорока местных. А потом мир стал меняться.

Что-то случилось с Большим Светом — с солнцем, наверное. Я думаю, катастрофа повредила что-то в атмосфере, и солнечная радиация добавилась к общему, и без того задранному фону. Поэтому мышки, выходившие на поверхность днем, теперь заболевали и гибли. От лучевой болезни, наверное, потому что Мыш сказал — «от порченой крови». Вдобавок, выжившие растения, которые поначалу разрастались очень пышно, тоже постепенно пропали, кроме, быть может, лишайников и грибов, а от всего животного мира остались только мутировавшие насекомые.

Вот тогда слово «еда» у них и стало сакральным. Потому что начался Голод с большой буквы.

Мышиные кланы, всегда слегка воевавшие за сферы влияния и за власть, схватились не на живот, а на смерть за пищу. Подземный мир делили и переделили, имея в виду места скопления насекомых и места, где что-нибудь росло. А когда стало совсем туго с продовольствием, охотиться принялись и на себе подобных.

Каннибализм у мышек так жестко, как у людей, никогда не запрещался. А в создавшемся положении у них осталась одна-единственная заповедь: «Кто смел, тот и съел». Что относительно спасло положение, так это только их способность размножаться: у одной мышки за жизнь детенышей рождалось тридцать-сорок, а выживали двое-трое.

Печальный мир.

Излагая эту грустную сагу, Мыш ни одной секунды не сидел спокойно. Я уже тогда подумал, что все эти маленькие прыжочки, дерганье ушами, поднимание хвоста, почесывание и шевеление носом имеют какой-то дополнительный смысл, который нельзя перевести на человеческий язык. Эти мелкие движения, по-моему, сильно раздражали Эдит; в сущности, можно понять, что тяжело воспринимать смысл речи, когда собеседник вертится — но не в данном же конкретном случае!

Впрочем, не это главное.

Когда он закончил рассказывать, я спросил:

— Что будем делать?

Мыш задумчиво почесался и отвечает:

— Я уйду. Позову своих. Ты жди. Думай, как починить гнездо. Слушай.

— Мне, — говорю, — не лучше пойти с тобой?

Он ткнул меня носом в плечо.

— Нет. Ты не пройдешь. Там узко. Нож есть?

— Да, — говорю.

— Хорошо, — пищит. — Дай.

Я ему дал отличный нож с комплектом лезвий и несколько пачек витаминного концентрата. На прощанье он меня понюхал в нос и несколько раз лизнул. Я его погладил в ответ — надеясь, что это адекватно выглядит по здешним меркам.

Мне не хотелось, откровенно говоря, его отпускать — но привести его семью сюда, похоже, было нужно нам обоим.

По нашим бортовым часам уже поздний вечер был, когда Мыш ушел, но Эдит не спала. Во-первых, она выпила многовато кофе, а во-вторых, ей слишком хотелось сделать мне выговор.

Только я вернулся в каюту, как она тут же заявила:

— Вы невыносимый человек, Марсэлл! Слушаете какую-то поганую крысу, а человека не слушаете!

— А что вы, человек, — говорю, — хотите сообщить принципиально интересное?