Записки русской американки

За Мариной ухаживал другой разведчик, Александр Таурке, – с той разницей, что она вышла за него замуж. В отличие от нас он был из второй волны эмиграции. Его мать была русской, а отец, Карл Карлович, – немцем; в 1920-е годы он работал в немецком консульстве в Киеве, в 1930-е преподавал немецкий язык и литературу в Киевском политехническом институте, в 1937 году его арестовали как агента немецкой разведки и в 1938-м расстреляли.

Сашу Таурке в скаутах очень любили; у него было прозвище («лесное имя») Муравей, и бывшие скауты (я в том числе) до сих пор так его называют. Марина была Перепелкой, но все звали ее Лошадкой – она любила ржать и здорово это делала, изображая при этом бег рысцой. Моим лесным именем сначала был Тушканчик, гадкое маленькое животное – впрочем, в двенадцать лет я действительно была маленькой. После того как я вытянулась, за длинные ноги переименовали в Цаплю. Моя скаутская жизнь пришла к концу, когда мне исполнилось семнадцать лет.

Мы с Мариной были неразлучны. У нас были одинаковые вкусы; любимым фильмом был «Унесенные ветром», который мы смотрели множество раз. Обе влюбились в героя Кларка Гейбла; в моей спальне в том замечательном доме, где мы жили с Барскими, висел его вырезанный из киножурнала портрет (рядом с портретом Марлона Брандо). Подражая героине Вивьен Ли, игравшей Скарлетт О'Хару, мы научились подымать одну бровь и этим щеголяли. Главным воспоминанием Марины, связанным с этим фильмом, – по крайней мере во взрослом возрасте – оказались слова Бенджамина Франклина: «…не теряй времени, ибо время – ткань, из которой состоит жизнь». Недавно Марина написала о времени короткий текст[347]

, который начинается с этого афоризма Франклина и в котором она вспоминает наше увлечение «Унесенными ветром». Мне эти слова, выгравированные на солнечных часах в усадьбе, не запомнились: «Унесенные ветром» (1939) снова вышли на экран в 1954 году, и о растрате времени я в тринадцать лет еще не думала.

Нашим историческим героем был Наполеон; это увлечение тоже началось с фильма («Дезире», тоже 1954 года), в котором его роль играл Брандо. Я стала читать о нем исторические романы и исследования, и мы с Мариной даже договорились, что та из нас, кто первой окажется в Париже, принесет на его гробницу в Доме инвалидов букет роз. Первой в Париже оказалась я; к тому времени мой интерес к Наполеону давно прошел, но в память подросткового увлечения, чтобы не сказать мифа, букет я понесла. Но я не знала, что саркофаг находится в крипте; туда я и бросила цветы – к большому изумлению окружающих. Розы, конечно же, разлетелись во все стороны, но несколько штук все-таки упало на саркофаг: смешной поступок восемнадцатилетней девушки.

Размышляя о своей подростковой русско-американской идентичности уже в взрослом возрасте, я поняла, как две ее «половины» отчасти различались в культурном плане. В программе последних четырех лет школы (high school), конечно, была англоязычная классика, в первую очередь Шекспир, но русскую классику я читала до Шекспира. Больше всего я полюбила «Войну и мир», прочитав роман до того, как мы с Мариной посмотрели фильм о Наполеоне. В романе меня, разумеется, интересовал не он, а Наташа Ростова с Андреем Болконским. Впрочем, посмотрев фильм, я вспомнила изображение Наполеона у Толстого и возмутилась. Мою реакцию можно отнести на счет забавного смешения высокой литературы и поп-культуры. Я понимала разницу между ними, но, видимо, не задумывалась о ней, хотя мы с мамой обсуждали представления Толстого об истории и его отношение к Наполеону с Кутузовым. Русский подросток во мне любил «Войну и мир», американский – читал подростковые романы, киножурналы, ходил на голливудские фильмы. Иными словами, мы с Мариной как американки увлекались поп-культурой и между собой всегда говорили по-английски, нарочно вставляя в речь русифицированные английские словечки, вроде «сорю» («I am sorry»); иногда для большего смеха говорили «я сорю».

Мы с ней и замуж вышли почти одновременно[348]

, с разницей в несколько недель: ей было девятнадцать, а мне восемнадцать лет. Муравей был кадровым офицером, поэтому молодой семье приходилось переезжать с места на место (например, в Таиланд), сначала вдвоем, а потом с двумя детьми. Мой первый муж, Александр Альбин, серб по происхождению, тогда был солдатом, отбывавшим воинскую повинность и учившим русский язык все в той же Военной школе; его направили в Германию, где я не только реанимировала свой немецкий, но и вспоминала детство. Мы ездили в гости к Барским, где они тогда жили, более того, где я познакомилась с Ириной Гуаданини[349], племянницей бабушки, работавшей на «Свободе», у которой случился роман с Набоковым в 1930-е годы, о чем я тогда не знала.

Наши с Мариной жизни пошли в разных направлениях, главным образом географических; мы редко виделись, но близость сохранили. Я стала крестной ее дочери, а она моей. В 1970-е, разведясь, Марина начала очередную новую жизнь – романы, кончившиеся вторым браком: новый муж был из Советского Союза[350].