Записки русской американки

Он тогда останавливался у меня, по ночам работал разноцветными чернилами над графикой и, как в свое время в Лос-Анджелесе, утром приносил написанное. Мы с ним много говорили о жизни, называя друг друга по имени, без отчества. В особенности мне запомнились его воспоминания о том, как в ранней юности ему пришлось около года провести в постели из-за полиомиелита, как он боролся с его последствиями, упорно и систематически делая упражнения для восстановления мышц: «Мне удалось преодолеть последствия паралича, но, как видите, я немного хромаю». Систематичность, упорство и непрестанный труд он перенес в свое творчество. Еще он рассказывал, как после окончания скульптурного отделения в Строгановском училище лепил животных для детских площадок; оттуда, возможно, и пошли его бестиарии и динозавры, столь любимые детьми. (Динозавры были любимыми животными моей дочери в детстве.) Когда я спросила его о тотальном «Проекте „Дмитрий Александрович Пригов“», над которым он всю жизнь работал, он сказал, что проект это «поведенческий» и что он «моделирует переходы из одной языковой системы и технологии в другие». «Иными словами, – спросила я, – вас в основном занимают метаморфозы и их бесконечные возможности?» Если память мне не изменяет, Дима ответил: «Можно и так, но слово „метаморфоза“ не из моего языка». Думаю, что в его сознании концепт метаморфозы эпохи модернизма был скомпрометирован.

В последний раз в Москве мы виделись в 2000 году – на моем шестидесятилетии, которое я праздновала у Вити Живова и Маши Поливановой, и на его перформансе в клубе «Муха», куда я повела Витю знакомиться с акционистским искусством. Это был перформанс «Prigov Family Group» (отец, сын и его жена) «Кормление»: Приговы изображали нечто вроде ужина с итальянской пастой, которую они по очереди засовывали друг другу в рот, но не глотали, а плавно выпускали обратно. Медленно, дисциплинированно, не выражая никаких эмоций, они раз за разом повторяли эти действия, пародийно изображая поедание и испражнение или же «отрефлектированное» выплевывание пищи младенцем.

Этот перформанс напомнил мне об инфантилизме Димы, который я ощутила, когда он жил у меня в Беркли; он словно искал во мне нечто материнское, которого ему извечно, как мне казалось, не хватало. Исконная детскость, я бы сказала, проявлялась и в избыточности его художественных практик, в его протеизме, постоянной игре в маски, игре вообще, интересу к новому и переходам к нему.

В 2007 году Пригов должен был участвовать в акции под названием «Война занимается только неквалифицированным трудом». Молодые акционисты собирались посадить Дмитрия Александровича в советский деревянный шкаф и занести его на 22 этаж общежития МГУ под чтение Приговым своих стихов – одновременно из шкафа и в записи, через динамики. Как известно, перформанс не состоялся – у него случился тяжелый инфаркт и он вскоре умер, после чего «Война» устроила поминки в вагоне московского метро. По иронии судьбы эта акция напоминает несение гроба на место захоронения или некое вознесение в иное пространство.

* * *

На московской выставке я снова почувствовала, что мне в мире не хватает Дмитрия Александровича Пригова, хотя мы и редко виделись. Пусть это прозвучит как клише, излюбленный объект приговской пародии, но я выражаю свои искренние чувства. Он был доброжелательным, нетребовательным, щедрым человеком и всячески избегал дурно отзываться о людях – своих современниках, что сильно отличало его от многих других.

Отчасти в память о Пригове двое берклийских аспирантов, Доминик Лотон и Кристина Шварц, под моим руководством недавно сделали посвященный ему сайт. Там можно посмотреть перформанс Пригова в Беркли и интервью с его почитателями, литературоведами и переводчиком[577].

Татьяна Толстая: долина смерти и Лас-Вегас

В 1989 году я повезла Татьяну в калифорнийскую Долину смерти и в Лас-Вегас, повторив «аксеновский» маршрут пятнадцатилетней давности. Мы совершили так называемый «road trip» (автомобильное путешествие), которому Джек Керуак придал культурный смысл в своем знаменитом романе «На дороге» (1957). Первая остановка в классическом американском «diner» (он так и назывался), находившемся рядом с шоссе, и поедание гамбургеров соответствовали жанру. К тому же на нашем столике стоял портрет Элвиса Пресли (на продажу), и мы бросили монетку в музыкальный автомат, чтобы его послушать; Татьяна разговорилась со смешной хозяйкой-шестидесятницей, а в завершение поиздевалась над американскими самоочевидными надписями – например, «дверь» на двери.

Татьяна Толстая и Элвис Пресли (1989)

Прочитав в «дамской комнате» предупреждение, приклеенное к электрическому аппарату с бумазейным полотенцем – «Не суйте голову в проем», она, разумеется, сунула голову между полотенцем и сушилкой, проявив желание нарушить правило, придуманное для того, чтобы избежать судебного иска, если посетитель повредит себе таким образом голову! Посмеявшись и расплатившись, мы поехали дальше.