Записки русской американки

Наш путь пролегал через пустыню Мохаве с ее кактусами, юккой и небывалой красоты каменными россыпями. В самой восточной части Мохаве, на границе со штатом Невада, находится Долина смерти, где пустынные пейзажи еще невероятней – мелкие и глубокие песочные каньоны, которые в ветреную погоду подвергаются бесконечным метаморфозам. Это незабываемое зрелище.

Таня в пустыне Мохаве. Калифорния (1989)

В мотеле, где мы остановились в Неваде, стояли игровые автоматы, в которые опускают монетку в надежде на джекпот. (В Неваде разрешены азартные игры.) Поиграв какое-то время и ничего не выиграв, мы пошли поужинать, и по воле случая к Тане подошла эмигрантская пара, спросившая, не Татьяна ли она Толстая. Получив утвердительный ответ, они стали ее критиковать за «антиамериканскую» статью. Неожиданным в этой ситуации было не их возмущение ее отношением к Америке, а то, что они, повстречав Толстую в Неваде, вместо туристического разговора о пустыне или азартной игре завели типичный эмигрантский спор с человеком «оттуда». Само собой разумеется, Толстая своих позиций не сдавала.

На следующий день мы отправились в Лас-Вегас и добрались только к вечеру; был ноябрь месяц; вдалеке посреди пустыни мерцало большое светящееся пятно, оно вздымалось в небо и превращалось во что-то наподобие города. Когда въезжаешь в него, тебя неизменно ошеломляют огромные разноцветные яркие рекламы и шумные улицы. Вместо знаменитого «Дворца цезаря» с зеркальными потолками в номерах, серьезными игроками в рулетку, кости и карты, где мы с Аксеновым останавливались, Таня и я избрали скромный мотельчик на окраине, из которого отправились в казино в центре города. Там мы опять сели за игровые автоматы и совали в них не головы, а монеты; иногда из аппарата сыпался выигрыш, который затем успешно проигрывался. Иными словами, мы с Таней вели себя как самые обыкновенные туристы – дергали рычаг и радовались монеткам, выданным автоматом. За этими автоматами в основном сидели немолодые женщины, дергавшие рычаг буквально до одури.

В 1989 году Татьяна преподавала в каком-то колледже, кажется, на Востоке, хотя, может быть, она участвовала в писательской программе (creative writing) в штате Айова[578]. В нашем Университете Южной Калифорнии состоялась дискуссия о ее рассказе «Соня», заранее прочитанном. Через несколько лет мы повторили это путешествие с ее мужем Андреем Лебедевым, филологом-классиком, но, как обыкновенно бывает, легкость, непринужденность и смешные моменты первой поездки не повторились.

* * *

Мы с Толстой познакомились в 1988 году, когда она приезжала с группой советских писателей в Лос-Анджелес. На выступлении в UCLA она говорила по-английски (из всей группы этим языком хорошо владела она одна). Что именно она говорила, я не помню – помню некоторую язвительность ее выступления. Таня мне тогда подарила свою первую книгу «На золотом крыльце сидели…» (1987), а я ей – первое издание «Школы для дураков» Саши Соколова, прозу которого она очень ценила. Он в те годы жил в Вермонте, и я связала ее с ним по телефону; если мне не изменяет память, это была их первая, пусть и заочная встреча. Толстая приложила много энергии и упорства, чтобы уговорить редактора журнала «Огонек» опубликовать отрывки из «Школы», вышедшие в том же 1988 году (№ 33) с ее предисловием. Через некоторое время она же устроила Соколова жить на греческом острове.

Перечитывая недавно мои любимые рассказы Толстой «Соня» и «Милая Шура» из того сборника, я обратила внимание на то, что они посвящены памяти:

Жил человек – и нет его… в голове остался только след голоса, бестелесного, как бы исходящего из черной пасти телефонной трубки. Или вдруг раскроется, словно в воздухе светлой живой фотографией солнечная комната – смех вокруг накрытого стола… Но светлая комната дрожит и меркнет, и уже просвечивают марлей спины сидящих, и со страшной скоростью, распадаясь, уносится вдаль их смех – догони-ка. ‹…› Но напрасны попытки ухватить воспоминания грубыми телесными руками[579].

Так начинается «Соня». Или в «Милой Шуре»: «…сквозь него проходят, не замечая, красивые мордатые девушки в брюках, хипповые пареньки с закатанными рукавами, оплетенные наглым транзисторным ба-ба-ду-баканьем… насквозь, напролом, через Ивана Николаевича, но он ничего на знает, ничего не замечает, он ждет, время сбилось с пути, завязло на полдороге… заблудилось, слепое, на подсолнуховых равнинах»[580].

Как сказал Андрей Синявский, проза Толстой поражает «богатой, сверкающей… развесистой, как дерево, фразой, <которая> вот-вот улетит или растает в воздухе», а также изобилием повествовательной энергии. Эти два рассказа, особенно «Милую Шуру» о смешной старушке из давно ушедшего мира, любовно описанной Толстой, я часто читала со студентами, которым они неизменно нравились.