Записки русской американки

Среди нелегально оставшихся в Вайльхайме было трое молодых русских. Личностями они были темными, но мои родители их опекали, поскольку те были «настоящими» русскими «оттуда». Мне они нравились; иногда они даже брали меня с собой на «дела» – может быть, я напоминала им их сестренок, а мне с ними, разумеется, было страшно интересно. Один из них, зная, что у моего деда нет зонтика, подарил ему ворованный. Старорежимно воспитанный дед изрядно смутился, но подарок принял. Таким образом происходили странные встречи советских людей и белых эмигрантов.

Самым интересным из этой троицы был Петя Константиновский. Мелкий советский агент, он попал в немецкий плен и сидел в тюрьме. Григорович-Барский, или, как я его называла, дядя Кот, был большим поклонником русского символизма. Он наделил Петю фамилией Белый, и под этой фамилией тот получил фальшивые документы и узаконил свое положение невозвращенца. Насколько я помню, вскоре после получения документов Петя Белый исчез.

В Вайльхайме, где жили не только русские, но и другие беженцы, мы снимали комнату у пожилой немецкой пары. Самым известным из иностранцев был бывший венгерский регент – контр-адмирал Миклош Хорти, во время войны сотрудничавший с Гитлером, но незадолго до ее окончания снятый им с поста и сосланный в Баварию. Затем уже у американцев в Вайльхайме он жил под домашним арестом со своей женой, невесткой и внуком. За отсутствием более великосветского общества они иногда приглашали в гости Григоровичей-Барских и моих родителей. В красивого внука Хорти, Иштвана, я была влюблена – он же меня не замечал, и я втихомолку страдала. Мне было шесть лет.

Некоторое время в одном доме с Барскими жил известный лирический тенор Большого театра Иван Жадан с семьей. В самом начале войны он, его родные и еще несколько артистов Большого оказались в дачном поселке, который захватили немцы. Чтобы не быть обвиненными в коллаборационизме, все они решили бежать на Запад. От СС их спасло то, что один из певцов спел солдатам арию из Вагнера. В сына Жадана, Алика, я тоже когда-то была влюблена – и снова без взаимности: мне тогда было лет двенадцать-тринадцать, ему – под тридцать[225].

Вайльхайм находится в очень красивой части Баварии – я помню, что вдали виднелись Альпы, а вокруг раскинулись поля, в которых весной и летом среди пшеницы цвели красные маки и васильки, и леса, где мы собирали дикие ягоды и грибы. В свободное от работы и других занятий время папа водил меня туда гулять и научил делать полевые букеты из маков, васильков и ромашек. Красные маки, которых нет в Калифорнии, превратились для меня в объект памяти немецкого детства. Когда я вижу их поздней весной где-нибудь в Европе – Германии, Франции, Италии, меня всякий раз охватывает желание нарвать их и сделать букет. Чаще всего я их видела вдоль шоссе, где мы неизбывно останавливались на обочине. Последний раз – в 2011 году в Крыму. В такие моменты я всегда вспоминаю отца.

* * *

Наша семья эмигрировала в Америку в 1948 году. Отец пошел работать уборщиком, мать – уборщицей. Как мне помнится, их это не унижало – и как мама любила рассказывать, когда меня в школе спросили, кем работает отец, я с гордостью ответила: уборщиком. Через некоторое время он устроился в строительную фирму чертежником.

Одним из моих первых воспоминаний, связанных с Сан-Франциско, были ноябрьские президентские выборы, результаты которых наши родственники слушали по радио. Они были республиканцами: мой двоюродный дед Вацлав Цезаревич Каминский сказал, что он ставит бутылку вина, если выиграет республиканский кандидат Томас Дьюи; папа же парировал бутылкой в случае выбора Гарри Трумэна, то есть демократа. К большому удивлению всей Америки, выиграл Трумэн; одна газета даже вышла с заголовком «Дьюи победил Трумэна» – настолько неожиданной оказалась победа Трумэна. Бутылку отец купил, ему действительно больше нравился выходец из американской провинции из штата Миссури, чем самоуверенный губернатор Нью-Йорка. Как мне теперь кажется, в этом проявились не только отцовский демократизм, но и его собственные провинциальные корни и симпатия к так называемому «маленькому человеку». Дядя Ваця, однако, воспринял папино предпочтение как левизну, что, конечно, было смехотворным.

Притом что доход у него был скромный, папа сумел выписать из Германии в Сан-Франциско семерых своих люблянских друзей. Позднее родители сами удивлялись, как им это удалось, и вспоминали об этом времени ностальгически.