Записки сельского священника

Ваше письмо № 190 от 2 сентября с. г. я получил. Благодарю Вас.

Очень жаль, что оно написано в таком раздраженном тоне и имеет своей целью лишь одно — как можно больнее обидеть и оскорбить меня. За что Вы, преемник апостолов, не уставая, бьете меня, священника? За что, не стыдясь, злословите перед Вашими собратьями епископами, перед клириками, перед нашими прихожанами и, с особенным смаком, с каким-то высоким вдохновением, — перед безбожниками всех мастей? Епископу нетрудно сделать это, когда он говорит о клирике своей епархии у этого

Очевидцы

127клирика за спиной, но достойно ли такое поведение епископа? Чем питается Ваша злоба?

Скоро исполнится десять месяцев с того дня, 19 декабря 1986 года, когда Вы почему-то положили себе за правило говорить со мной и обо мне так грубо и оскорбительно, как не позволял себе за семь с половиной лет моего служения в сане священника ни один уполномоченный, а уж сих злохудожников превзойти трудно. На что Вам, архиерею Русской Православной Церкви, их лавры?

Смею предположить, что истинная причина Вашей странной внезапной и неувядающей ненависти ко мне может быть только одна, иной не придумать: с того первого памятного дня Вы ясно сознаете, не можете не сознавать, что Вы — кругом не правы, что Вы творите явное беззаконие, что Вы, ЕПИСКОП, стали просто послушным орудием КГБ и прочих внецерковных сил, и этой нарочитой грубостью пытаетесь убедить себя в обратном, заглушить в себе голос совести.

. Вспомните тот день. Вашими первыми словами, когда я встретил Вас в полном облачении по дороге в Ламаниху и просил благословения, были: "Я отстраняю Вас сегодня от Богослужения, ибо гневаюсь на Вас и не могу служить с Вами Литургию". Причина, как Вы объяснили, — Вас не встретили на дороге в полутора километрах от храма, где остановилась Ваша машина. Ночью прошел снег, тропинку к нам замело, идти было очень трудно, Вы страшно утомились. Сознаю это по своему многолетнему опыту хождения на требы по глубокому снегу и тоже в рясе. Я на двадцать лет моложе Вас, но нередко падал в полном изнеможении в снег, лежал и не находил в себе силы подняться. Честь Вам и хвала, что, несмотря на такие трудности, неустанно ездите по всей епархии, посещаете самые отдаленные приходы, служите в них, проповедуете. Полностью признаю свою вину в тот день за нерасторопность, за пассивность, халатность в предшествовавшие Празднику дни, как безусловно признавал ее и тогда. Позвольте лишь повторить объяснение своих действий (точнее — своего бездействия), что отнюдь не снимает с меня вину, но, надеюсь, служит смягчающим обстоятельством,

Несколько дней перед Праздником я был тяжело болен, всенощное бдение накануне служил с температурой выше 38°, различить буквы в служебнике не мог, всю службу провел с закрытыми глазами по памяти. Вопреки обычаю, не смог сам читать ни кафиз-

128

мы, ни каноны. Утром в день Святителя Николая, часов в шесть, я пытался договориться с колхозным конюхом Николаем Малко-вым, чтобы он встретил Вас на дороге. За два дня до службы дорога по моей просьбе была прочищена бульдозером, но, повторяю, в ночь на Николу прошел густой снег. Именинник Николай потребовал плату по таксе — как всегда, сейчас же, до службы и встречи, бутылку водки. Я, крайне необдуманно и легкомысленно, наотрез отказался. Он тоже категорически отказался обсуждать любые иные условия и сразу уехал на ферму. В Ламанихе, как Вам известно, никто не живет, больше обратиться было не к кому. Поэтому я пошел исповедовать, совершать проскомидию, служить заказные панихиды и водосвятный молебен, что мне было рекомендовано сделать до приезда Вашего Высокопреосвященства, Я еле успел управиться со всем этим к девяти часам. Вину с себя, повторяю, нисколько не снимаю. За эту вину я был прямо на дороге примерно обруган Вами и наказан, что принял, ни слова вопреки глаголя. Но никак не могу понять, почему Вы ни словом не

1 упрекнули за те же прегрешения старосту или других членов церковного совета, когда они принимали Ваше благословение, в котором было отказало мне. Ведь, пожалуй, скорее их, а не моя, настоятеля, прямая обязанность — договариваться с конюхом, давать ему бутылки, ибо подобная деятельность на приходе, контакты с аборигенами на уровне "бутылки" безмерно унижают священника, постоянно борющегося с алкоголизмом до и помимо всяких антиалкогольных кампаний, как я неоднократно докладывал Вам и все тому же уполномоченному. Кстати, обратно до машины он, все тот же Коля Малков, как помните, тоже вез Вас в санях "за бутылку", на что староста, А.А. Лебедева, с бухгалтером К.А. Деми-чевой картинно, с низкими поклонами, просили у меня "благословения" в присутствии Вашего Высокопреосвященства. Бутылка водки пошла, как всегда, Вашему шоферу, ведь ему за столом пить нельзя, а бутылка церковного вина "Узбекистан" — Коле Малкову. Маленький курьез здесь в том, что они перепутали мешочки: Малкову кагор — противнее рыбьего жира, пришлось у кого-то на са-

| могон менять. А я ведь кагор из Москвы в рюкзаке вожу, "Узбекистона" в Вологде не бывает.