Читаем Записки солдата полностью

Среди частей Британской империи по улицам прошел один батальон 34-й дивизии, представлявший на параде американскую армию. Хотя для участия в параде достаточно было лишь символического представительства, однако французы демонстративно выставили большое количество колониальных войск. Для безмятежных арабов и наказанных итальянцев, населявших космополитический Тунис, парад французских частей знаменовал конец эры бессилия Франции. Для .120 тыс. ликующих французов из 340 тыс. населения Туниса парад французских частей означал возрождение Сражающейся Франции.

Паттону, однако, не понравился спектакль, так как Эйзенхауэр не пригласил нас на трибуну, где союзные командующие принимали парад.

- Напрасная трата времени, - проворчал Паттон по возвращении в Мостаганем.

Пока в Тунисе союзные войска проходили церемониальным маршем, буйная 1-я пехотная дивизия Аллена отпраздновала победу в Тунисе на свой лад. На всем протяжении дороги от Туниса до Арзеу дивизия оставляла за собой разграбленные винные магазины и приведенных в бешенство мэров. Однако только в Оране, то есть в том городе, который дивизия освободила во время операции "Торч", она пришла в настоящую ярость.

Беспорядки начались с того, что солдаты служб снабжения, давно находившиеся в Оране, закрыли доступ в свои клубы и другие заведения войскам, вернувшимся с фронта. Взбешенная этой дискриминацией, 1-я дивизия двинулась целиком в город, чтобы "освободить" его во второй раз.

Так как промежуток времени между тунисской и сицилийской кампаниями был небольшим, мы отвергли предложение, чтобы личному составу 2-го корпуса была выдана летняя форма цвета хаки, которую носили войска обслуживания. Эта форма была не только непрактичной в полевых условиях, но переход на нее излишне обременил бы наши тылы. Больше того, последующая смена хаки на шерстяное обмундирование раскрыла бы противнику наши намерения вторгнуться в Сицилию.

Таким образом, в Оране по шерстяной форме обмундирования можно было безошибочно узнать солдат с тунисского фронта. До тех пор пока банды солдат 1-й дивизии гонялись по улицам Орана за солдатами войск обслуживания, одетыми в форму хаки, только пропотевшее шерстяное обмундирование гарантировало безопасность пребывания на улицах города.

Когда беспорядки зашли слишком далеко, штаб командующего войсками на средиземноморском театре военных действий отдал мне строгое указание приказать Аллену немедленно вывести свои войска из города. Хотя беспорядки частично объяснялись нашим неумением подготовить отдых для солдат, вернувшихся с фронта, они также свидетельствовали о плачевном состоянии дисциплины в дивизии. Солдаты Аллена начали кичиться своей недисциплинированностью, не обращая внимания на уставные требования, обязательные для всех частей без исключения.

- Мы все подчиняемся установленным правилам, - как-то заметил я Терри Аллену, - независимо от нарукавных знаков. Боюсь, что Аллен пропустил мимо ушей мое предостережение.

Ни Терри Аллен, ни заместитель командира дивизии бригадный генерал Теодор Рузвельт, несмотря на свои бесспорные качества хороших командиров, не могли обеспечить должную дисциплину в войсках. Оба рассматривали дисциплину как нежелательный рычаг, на который опираются менее способные командиры, лишенные ярких индивидуальных черт. Установившаяся репутация Терри в армии как бунтовщика уже давно опровергла догму, что без дисциплины нет солдата. А раз он сам не подчинялся этому правилу, он не считал нужным применять его к своим солдатам. Если бы у него был заместителем ревностный сторонник дисциплины, Терри, возможно, пришлось бы распрощаться навсегда с его манерой командовать дивизией. Однако Рузвельт слишком походил на Терри Аллена. Смелый, задорный человек небольшого роста, Рузвельт появлялся в войсках с тросточкой в руках. Его личное обаяние способствовало поддержанию порядка в дивизии. Его бодрый, хриплый голос действовал успокаивающе на солдат в каждом тунисском овраге, где его стрелки дрались с немцами.

Как-то ночью мы стояли с Рузвельтом и наблюдали за колонной 1-й дивизии, медленно двигавшейся по дороге с затемненными фарами. Тедди повернулся ко мне в темноте и сказал: - Брэд, держу пари, что я беседовал с каждым солдатом в дивизии. Давайте испытаем, узнают они мой голос или нет. Слушайте!

Он хрипло закричал в темноту, обращаясь к проходящему грузовику: - Эй, кто там едет?

- Рота "С" 18-го пехотного полка, генерал Рузвельт, - ответил дружеский голос.

Чтобы подбодрить своих усталых солдат в горах Туниса, Рузвельт любил напомнить им об удовольствиях, которые ожидали их по возвращении в Оран.

- Как только мы разделаемся с бошами, - говорил он своим грубым голосом, мы вернемся в Оран и изобьем поголовно всех военных полицейских в городе. Это был один из немногих девизов, которые в 1-й дивизии выполнялись точно.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное