Записки Степняка

В это время к нам подошли, один за другим, два старичка. Один, высокий и худой, поклонился молча и, неподвижно усевшись на лавку, стал, не отрываясь, смотреть на закат. Другой, кругленький и розовый, с пояском ниже живота и серебристой бородкой, поздоровался, улыбаючись, и распространился в бойких речах. Машка подала самовар. Я заварил чай и пригласил стариков. Кругленький поблагодарил и подсел поближе к самовару. Захар промолчал и отвернулся, третий же - его звали Ипатыч - ие шевельнулся.

- Не тронь его, - шепнул мне кругленький, - он у нас того... свихнувшись.

- Как?

- Да так, братец ты мой, как воротили нас из Томской, - мы ведь, хе-хе-хе, вроде как на бунтовщицком положении - вот я, дядя Захар, Ипатыч, да еще помер у нас дорoгой один, Андрон... Ты с нами тоже не кой-как!.. - И старичок снова рассмеялся рассыпчатым своим смехом. - Ну вот, пришли мы, с Ипатычем и сделалось... Зимой еще туда-сюда, а как весна откроется, кукушка закукует в лесах, он и пойдет колобродить: ночей не спит, какая работа ежели - не может он ее... в лес забьется, в прошлом году насилу разыскали... Но только он совсем тихий... Больше сидит все и глядит. Ну, и неспособный он, работы от него никакой нету. Семейские страсть как обижаются, им это обидно.

- Ироды! - кратко отозвался Захар.

- Это точно что... - торопливо подтвердил старик, - семейские у него не то чтобы очень, - и, нагнувшись к самому моему уху, сказал: - Сын-то и поколачивает его... Намедни сколько висков надергал - страсть!

- От них он и повредился, - сказал Захар.

- А пожалуй, и от них, - не замедлил согласиться старичок, - как пришел он, тут уж у них свара была... Ну, а при нем и пуще: сыны в кабак, бабы в драку... Так и пошло! А тут внучонок у него был, - свинья его слопала, внучонка-то... Мало ли он об ем убивался!

Вдруг Ипатыч обернулся к нам и тихо, как-то по-детски, рассмеялся. "Закатилося красное солнышко за темные леса", - произнес он словами песни. Я взглянул. Действительно, солнце скрылось за зубчатую линию леса, и только лучи его огненными брызгами разметывались в {482} розовом небе. Казалось, раскаленное ядро погрузилось в воду... По лесу прошли суровые тоны. Бор сразу стал черным и угрюмым. Темная зелень дубов явственно отделилась от бледной липовой листвы. В ясной реке отразилось небо, покрытое золотыми облаками.

Ипатычу подставили чай, и он усердно начал пить его, беспрестанно обжигаясь и дуя на пальцы. Придвинулся к самовару, как бы нехотя, и дядя Захар. Он с неудовольствием откусил сахар и с видом какой-то враждебности начал подувать на блюдечко.

- Ну, а Семка твой? - в промежутке чаепития спросил он у старичка.

- Что же Семка? Семка как был кобель, так кобелем и останется! ответил старик и вдруг горячо набросился на Захара. - Хорошо тебе говорить, Захар! - закричал старик. - Ты в Сибирь-то пошел, у тебя брат остался. Детей-то он тебе каких приспособил!..

- Брат порядок наблюдал строго, - согласился Захар.

- То-то вот!.. А тут, брат...

Тем временем пригнали скотину и вернулись из церкви семьяне Захара. Явилась старушка, чрезвычайно подвижная и вместе молчаливая, явилась баба, постарше Машки, с плоской грудью и с выражением скорби, застывшим на тонких губах. Над селом повисли хлопотливые звуки. Кричали бабы, скрипели ворота, блеяли овцы... Щелканье кнута сливалось с отчаянным ревом коров, и крепкая ругань разносилась далеко. Бабы ушли доить коров. Дядя Захар удалился на гумно готовить резку... А кругленький старичок принялся за расспросы. Чей я, откуда и куда еду, много ли за подводу отдал Захару, сколько у меня десятин земли, жива ли моя мать и женат ли я, - все расспросил он, а по расспросе сказал, понижая голос:

- Дорого ты отдал Захару. Я бы взял дешевле. Он ведь жила у нас... Он кулачина, я тебе скажу, такой... Он припер теперь деньжищи-то из Томской и ворочает тут. У него село-то все, почитай, в долгу... А уж выпросить у него чего - снега посередь зимы не выпросишь! Прямая костяная яишница... А ты передал ему... Эх ты!

Но немного подумавши, он сказал:

- Крепкий человек Захар, справедливый человек. Он жаден, это точно... Но вместо того, все ж таки человек он {483} твердый!.. Нас как барин выселял, он за мир-то грудью... И пороли его в те пор... Боже ты мой, как пороли!

Старичок с удовольствием чмокнул губами.

Свечерело. В небе одна за другой стали загораться звезды. Повеяло прохладой. В долине седой пеленою опускалась роса. Любознательный старичок опрокинул чашку и куда-то скрылся. Мы остались одни с Ипатычем. Я долго глядел на него. Холодный чай стоял около него забытый, и он сидел в тяжком раздумье. На лице не было признаков безумия, только глаза были как-то странно неподвижны. В лице же стояла неизъяснимая печаль и только. Казалось, пред ним давно уже, с жестокой внезапностью, открылась какая-то тоскливая картина, и теперь он не может от нее оторваться. А когда я привлек его внимание громким возгласом, он как-то жалобно съежился и растерянно посмотрел на меня. Так глядит на вас собака, истомленная долгими побоями...