Записки Степняка

Впрочем, иногда проверка производилась не самим Петром Петровичем, и тогда принцип страдал. Тогда происходило то, что рабочие называли: "Бить морду по номерам". Дело в том, что ключник Малафей, заменявший в таких случаях барина, имел какое-то неизъяснимое отвращение к отметкам в книге и всякий недостаток в инвентаре предпочитал возмещать руганью и мордобоем. И рабочие всегда радовались, когда суровый Малафей выступал на сцену, а мягкий барин, посвистывая, уходил в дом, откуда призывно неслись звуки шопеновской мазурки и либеральные разговоры неосторожными раскатами будили сельскую тишину.

Олимпиада Петровна деятельно помогала мужу. Она отвешивала рабочим хлеб, штрафовала коровниц, посещала кладовые и ледники, а в промежутках читала умные книжки и рожала здоровых и розовых детей, которых Петр Петрович величал "будущими интеллигентами".

Нужно ли добавлять, что Батеевы сторонились "консервативных элементов"? О да, - они их очень сторонились. Их общество по обыкновению состояло или из деловых, нужных людей, и тогда не редкость было встретить в щегольской батеевской гостиной прасола Уcтюшкина, или из господ образа мыслей самого возвышенного и даже благородного.

Вот у этих-то милых и передовых людей я гостил однажды. Олимпиада Петровна была в детской и производила с будущим интеллигентом какие-то в высшей степени либеральные манипуляции. Мы с Петром Петровичем сидели в кабинете и говорили о важных материях.

Но нам надоело говорить о важных материях. Мы начали курить, слегка вздыхая, и сосредоточенно погляды-{492}вали в окна. Не подумайте, однако же, чтобы за окнами было что-либо особенно примечательное. Там зеленел пруд, покрытый водорослями (дело было в июне), стояли ленивые березы, расслабленно поникнув ветвями, да синело бесконечное ласковое небо. Ближе пруда плотники рубили новую кухню. Синие и коричневые рубахи плотно облепили стены, и сверкающие топоры однообразно гремели.

- Чьи у вас плотники? - спросил я Петра Петровича.

- Э, да разве вы не слыхали! Это знаменитая Сазонова артель работает.

Я кое-что слышал об этой артели, но все-таки спросил:

- Чем же она знаменитая?

- Работники великолепные. Трезвость, смышленость, распределение труда, взаимные отношения - изумительнейшие.

- А вот вы все говорите... - не утерпел я, чтобы не упрекнуть Батеева. Но он вдруг взбеленился.

- Что я говорю?! Что?! - вскинулся он на меня, отрываясь от сигары. Человек я смирный, и мне его натиск показался неприятным.

- Всегда насчет мужика говорите как-то... - возразил я.

- Как я говорю? Я говорю, что стадо ваш мужик. Что без героя, без личности - поступать ему в архаические музеи. Вот что я говорю. Так на это я право имею. Я на своей шкуре...- Тут Батеев внушительно потряс отрепьями истерзанной своей альмавивы.

- А Сазонова артель?

- Что Сазонова артель?

- Да сами же вы говорите...

- Что я говорю?..

- Хвалите, и вообще... ну, превозносите, что ли.

- Так разве это потому я ее хвалю, что она артель? Какая она к черту артель. Она ерунда, а не артель. Да и все наши артели ерунда.

- В чем же дело-то, позвольте вас спросить?

Петр Петрович посмотрел на меня иронически и отрезал:

- В порядке.

- Как в порядке?

- А вот погодите, - сказал он, взглянув в окно, - {493} я вам покажу, как в порядке. Смотрите. Видите: на жирном жеребце подъехал пузатенький человечек?

- Вижу.

- В нем и заключается порядок.

- Да кто же он?

- Это Сазон. Жена прозвала его Крокодилом. Именно Крокодил, проглотивший утленькое и беспомощное созданьице, эту вашу мистическую артель. Теперь смотрите, как артель встречает Крокодила.

Я смотрел. В то время как Крокодил подъехал к плотникам, взмыленный жеребец остановился. Плотники дружно поднялись и отдали пузатенькому человечку низкий поклон. Затем из них отделились два человека в бородах, почтенного вида и немолодые ("Десятники!" - сказал Батеев), и поспешно направились к тележке. Пузатенький человек сидел недвижимо. Когда же десятники подошли к нему, он шевельнул головою и приподнял картуз. Потом каждому из них ткнул руку для пожатия.

- Что у вас? - произнес он сиповатым басом.

- Благодарение господу, - ответили десятники в один голос и с какой-то особой певучестью в голосе. Крокодил подумал. Затем совершилось следующее. Он в молчании протянул руки, и десятники, подхватив его под мышки, стали бережно высаживать из тележки. Лицо его, круглое и пухлое как дождевик, во все время этого высаживания хранило вид великолепнейшего равнодушия. Сивые волосики реденькой и плюгавой бороденки важно топорщились во все стороны. Вытаращенные глазки изображали ленивое величие.

- Живот не прищемите, - кратко выразился он, отдаваясь объятиям десятников.

- О господи! - воскликнули те в преизбытке почтительности.