Записки Степняка

- Какой тебе старик!.. Еще никак двадцати пяти годов нету, женился недавно, такую шустренькую взял!.. А чин на ем, должно, важнеющий, потому летось я его как-то в церкви видал: весь в золотых тесемках увешан... Как жар горят! А штаны кра-а-асные!..

- Давно ты живешь в конюхах-то?

- Нет. С весны нонешней. Как за подушным погнали, батюшка пошел в контору да под меня пятнадцать целковых взял. С той поры я вот и зачал жить. {550}

- Сколько же ты берешь в год?

- Тридцать пять целковых.

- Что так мало?

- Да как же оприч? вперед деньги взяли... Уж тут известно - сбавка, что дадут, то и бери.

- Ты откуда сам-то?

- Сакуринские, знаешь? Около Яблонца.

- Знаю, знаю... Ты что же у своего барина-то не нанялся?

Петруха засмеялся.

- Куда ему! он сам прогорел, иной раз пожрать нечего... Куда уж тут деньги вперед задавать!

- Где же он прожился так?

- Да чего! - смехота тут, страсть! - Ишь с купцами связался, торговать стал, завод мыльный завел, да и прогорел... Теперь с торговли-то на собак передуло: все зайцев по полю гоняет.

Вдали, по дороге от хутора, показался верховой на серой лошади.

- Ну, слава богу! - обрадовался Петруха, - Егорка Полоумный едет!..

- Кто это - Егорка Полоумный? - спросил я.

- Да это конюх, со мной табун стерегет. Ишь, на смену едет... Теперь вот мне обaпол полночи нужно к табуну выезжать - как совсем на хутор гнать.

- Что же это у Егора прозвище такое чудное? - допытывался я.

- Полоумный-то? - Это его у нас на деревне прозвали так-то, засмеялся Петруха, - ишь, он в одну девку врезался, - Гашка там есть, - а она возьми да загуляй с купцом; он с тех пор и ополоумел...

- Как же он ополоумел?

- Известно как... Чуть человек незнамый встрелся ему, он и давай все выворачивать: как это полюбилась ему Гашка, как с купцом связалась... да все, все расскажет... А смеяться станут, схватят что ни на есть в руки, да и норовит ошарашить... Мы уж теперь перестали над ним зубоскалить, того гляди убьет - боязно... Кучер Никифор Иваныч сказывал, что и в Питере он такой-то был.

- Да разве он был в Питере? - спросил я.

- Как же, он там в конюхах у нашего барина жил. Ноне весной приехал только... И теперь окромя у него {551} речей нету, что об Гашке!.. Загуторь о чем ни на есть, либо промолчит, аль буркнет словечко... А вот по лету, уйдет вон к курганам, - Петруха указал на бугры, чернеющиеся на фоне огневого заката, - и лежит там день-деньской... Я раз так-то пошел искать его по степи, нужно было табун выгонять, а он лежит, это, на кургане, - вон что над самым Битюком, - выше его нету; подхожу я, это, - почитай на него наступил, - а он словно и не видит... Выпучил глаза на небышко да глядит... Что ты, мол, глядишь, Егор? - а он как вздрогнет: на Битюк, мол, гляжу... А в ту пору Битюк еще в берега не вошел: в разливе был... Чего ж, мол, его глядеть-то? пойдем табун выгонять... А он, это, братец ты мой, как схватит себя за виски да как заголосит, меня аж оторопь взяла...

Недоумение пробежало по добродушному лицу Петрухи, но тотчас же уступило место обычной наивной веселости.

- Ну, барин, пойдем к хутору, что ли? Ведь ты небось у нас ночуешь-то? Где же тебе оприч!

А меня сильно заинтересовал Полоумный. "Что он? кто он?" - копошилось в голове: если он от любви такой-то стал, то это ведь не частое явление в крестьянском мире, где любовь по большей части оканчивается свадьбой, а после нее становится уж привычкой... Я решил познакомиться с Полоумным.

- Нет, Петруха, я, видно, полежу еще тут. Идти не хочется. Тогда нa ночь приду...

- Ну, приходи на ночевку, я тебе на сеннике постель сготовлю.

- Спасибо.

Петруха стал готовиться в отъезд. Поймал стреноженную лошадь, распутал ее, взнуздал, второчил кафтан. Егор подъезжал к табуну. Лошадка его бойко и скоро шла красивым, развалистым шагом. Я с любопытством стал вглядываться в Полоумного. Яркие лучи заходящего солнца падали ему на лицо, и оно казалось словно из бронзы вылитым. Строго очерченный профиль характеризовал это лицо. Тонкие, сжатые губы опушались черноватыми усиками; из-под широких сдвинутых бровей блестели большие, не то грустные, не то злые глаза. Печать какой-то суровой, сдержанной тоски лежала на всем этом загорелом, желтом лице, с резкими, некрасивыми на пер-{552}вый взгляд, чертами. Чуялась согнутая, подавленная сила в этом "полоумном"...

- Что-й-то ты долго, Егор? уж я ждал, ждал...- упрекнул Петруха.

Егор промычал что-то в ответ, слез с лошади и начал ее треножить. Петруха, тонко усмехнувшись, кивнул мне на него и, мешковато садясь на своего поджарого гнедого коня, спросил:

- Ну что ж, придешь ночевать-то на хутор?

- Приду, приду...

Петруха поехал к хутору.

- Ты что ж не пошел на хутор-то? - угрюмо обратился ко мне Егор.

- Да уморился больно - отдохнуть хочется.

- Далеча ходил-то?

- С ружьем ходил, да исходил порядком: пошел-то от самой Сухопутки, даже до Титовых двориков доходил, а вот оттуда вплоть до вашей степи...

- Ты сам-то чей?

Я сказал.

- Что же это ты: исходил много, а дичины с тобой нету? - усмехаясь, спросил Егор.