Записки Степняка

- Не из дичины хожу, - сказал я, - скучно станет на хуторе, а денек выдастся хороший, вот и пойду бродить... А славные у вас тут места! добавил я, бросив взгляд на окрестность.

- А ты был вон на Крутом кургане? - оживленно сказал Егор и, приподнявшись, указал на высокий курган.

- Нет, туда не доходил.

- Ты вот сходи-ко туда... С него страсть как видно!.. Тут тебе Битюк разливается... У самых берегов да на островах леса зеленеют, а промеж лесов, села раскинулись: Тамлык, Паршиково, Ровенское, Подлесное, Яблонец... А там Красноярье на круче... Приволье! куда ни глянешь, все колокольни белеются да кресты жаром горят... В ясный денек аж рыбинская церковь видна, верст двадцать будет... Как все равно синим туманом заволокет ее, церковь-то, только кресты, словно огоньки, блистают на солнышке... Тут тебе у реки сёла да деревни приютились, словно от ворога схоронились, а пo верху, вдоль Битюка, бугры да курганы тянутся... В старину, {553} говорят, их богатыри понасыпали... За Битюком кусты танеевские чуть синеются: Дальний куст, Травин куст... хороши есть у нас места! - добавил он после легкой задумчивости и тихонько вздохнул.

- За Битюком тоже хорошие есть места, - сказал я.

- А ты бывал за Битюком? - спросил меня Егор.

- Был как-то.

- Сакуриных знаешь?

- Нет, там не был. Около был, у одного купца на хуторе.

- Это у кого, не у Парменова ли? - угрюмо спросил меня Егор.

- У него, у Евграфа Парменыча...

- Его теперь, старика-то, нету на хуторе, там сынок разделывает, Мишка! - Злость послышалась в тоне Егора.

- Слышал, - сказал я, - говорят, что малый пустой.

- А собой-то он как раз на борова кормного похож... Двадцать шесть годов ему, говорят, а толщины-то что твой бык, ишь восемь пудов тянет... Рожа - словно стол широкая да скуластая, глаза - пьяные да шальные, бровей совсем нету... Пьян без просыпу с утра до ночи... - Егор с негодованием плюнул. - Этакого безобразия искать - не скоро найдешь!

Он опять понурился. Тяжело было смотреть на его тоскливое, истомленное лицо, то вспыхивающее болезненным румянцем, то желтое, желтое... Две-три глубоких морщинки залегли на высоком лбу, придавая этому лицу какое-то старческое, заботливое выражение; жалкая, не то злая, не то унылая усмешка искривляла губы... Руки постоянно находились в движении: он то теребил ими войлок, на котором сидел, или полу кафтана, то рвал траву, далеко отбрасывая ее в сторону... Солнце закатилось. Горизонт на западе охватила румяная полоска. На потемневшем востоке, слабо мигая, вспыхнула звездочка. Вечерние тени обнимали степь. Курганы хмурыми силуэтами выделялись на розовой зорьке. В прохладном воздухе было тихо, тихо... Трава подернулась влагой, а там, где тени были гуще, где они лежали с самых полдён, - около рощи, у стогов, - начинала ложиться матовая роса. {554}