Записки Степняка

А я, на грех, в самый успеньев день свалился, да вплоть до Кузьмы-Демьяны провалялся в горячке. Деньги, что заработал, за хватеру пошли, так я Христа ради и до дому добрался... Тут осенью, с неделю спустя после покрова, приехал к Петровне пристав, описал все: коровенку, овец, амбарушку, кобылу, - одна и была... Через семь дён и продажу объявил. Побежала тут Петровна к Мишке, в ногах валялась, слезами обливалась, а он только гогочет, толстый дьявол... Озлобилась тут Петровна, пришла, набросилась на Гашку, стала ее попрекать... Напоследок аж обмерла... Известно, детишки махонькие, надо их прокормить, надел-то на одну душу всего, да и тот грозил мир отнять - недоимка становилась... Где бабе справиться?.. А тут еще осенние подушные подходили, она уж и так коровенку на подушное хотела продать - год-то тогда плох был, сухменный: ржица еще родилась, а яровые совсем погорели...

Егор замолчал и отвернулся от меня. Не то мне почудилось, не то и вправду в его глазах словно слезы блеснули... Разве то недобрый огонек сверкнул в них? - и то может быть...

- Говорят, силком Гашку-то он загубил... - после непродолжительного молчания проронил он глухим голосом.

- Где ж она теперь? - спросил я.

- У него, у Мишки... {559}

Я удивился.

- Что ж мать-то?

- А чего поделаешь... Она с той самой ночи и не вернулась, так у Андронихи и осталась, а опосля к Мишке на хутор переехала...

- И не уходит от него?

- Куда ж уйдешь, - срам! Пыталась, говорят, утопиться, да не допустили... Теперь-то оборкалась, должно... Уж скоро год как она там, сакуринским-то не показывается, а чужие видают... Работники-то ее уж хозяюшкой величают, - ишь, не нахвалятся... Только худа, говорят, больно словно испитая... Да водку зачала шибко испивать...

- Ты так и не видал ее?

- Притащился я к Михайлову дню ко двору еле живой, да как порассказали мне про все, - сама Петровна и рассказывала, - я опять свалился. До рождества, почитай, пролежал, а об рождестве в Питер уехал, у Танеева в конюхах там жил... Вот ноне по весне только пришел, прямо на хутор сюда...

- Да тоска вот дюже грызет, - продолжал он каким-то апатичным, усталым голосом, - все стоит вот она в глазах, скучная да худая... Так и ноет сердце, так и сосет... В Питере плохо, думал, как нa степь вернусь - легче будет... Как же, полегчает!.. Надысь наказывала повидаться, закаменело мое сердце - не пошел, а наутро хоть бы удавиться в пору... Тоска одолела...

Он замолчал и лег вниз лицом.

Лошади почти все уже улеглись и тихо хрустели, пережевывая траву. Изредка раздавалось шумное фырканье, резко тревожа сонный воздух, и опять вставала тишь над степью... На западе, у самого горизонта, едва мерцала узкая белесоватая полоска - остаток вечерней зари. Темное, почти черное, небо сверкало крупными звездами. Изредка какая-либо из них быстро скатывалась куда-то и исчезала, оставляя на мгновение огненный след... Куда она уносилась, эта звездочка?..

Тяжело становилось на душе после рассказа "Полоумного"... Тяжело было сознание того, что вот наряду с этой роскошной природой, наряду с этим широким простором и земли благодатной и чистого, вольного воздуха, {560} может существовать горе - не измышленное, а действительное, реальное, неумолимое...

Сдержанное рыдание послышалось... Я испуганно наклонился к Егору. Он весь конвульсивно вздрагивал, зажимая лицо руками. Плечи его тяжело приподнимались... Рыдание было хриплое, сухое, злобное... Я вспомнил почему-то о своем тихом семейном уголке, о своей беспечальной юности, о своей любви...

Веселая беседушка,

Где батюшка пьет...

пронеслось по-над степью со стороны хутора.

...Пьет...

- отозвалось в роще жидкое эхо.

Он пьет, не пьет,

Родимый мой,

За мной, младой, шлет...

Эхо чуть слышно откликнулось;

...адой шлет!

А я млада, младешенька

Замешкалася...

В шелковой я травушке

Запуталася...

Песня приближалась к нам. Егор утих; лишь судорожное движение плеч доказывало его усилия сдержать стоны и вопли...

- Е-го-ор! - послышалось из темноты. То был голос Петрухи.

За окликом конское ржание послышалось. Из табуна звонко ответили на него. Лежавшие лошади стали вставать: их красивые силуэты зачернелись около нас. Егор поднялся. Зычно крикнул он в ответ Петрухе и пошел в середину табуна. Через пять минут он уж сидел на своей лошадке и сгонял табун. И он сам и лошадка его казались черными и резко выделялись на звездном небе...

Ржание, фырканье, окрики понеслись над степью, побежали в глубокое поднебесье... Я взял ружье и побрел вслед за табуном. Петруха подъехал к нам и поехал возле меня. {561}

- Что, ведь правда - полоумный? - спросил он меня шепотом и кивнул в сторону Егора. Я промолчал. Он опять вполголоса затянул свою песенку, изредка прерывая ее зычным окриком... Впереди табуна ехал Егор.

- Э-эх! - каким-то тоскливым стоном вырвалось у него. Я вздрогнул... Петруха перестал мурлыкать свою "беседушку" и за что-то ругательски изругал своего мерина...

Эх... не одна-то ль, не одна во поле дороженька,

Одна пролегала...

затянул Егор.

- Эка голосина-то! - шепнул мне Петруха.

Она ельничком, мелким березничком

Она зарастала...