Записки Степняка

Акулина молчала, поплевывая подсолнушки. Мужичок дышал часто и тяжело. Изредка он с ощущением боли переступал ногами, как будто стоял не на холодном кирпичном полу, а на горячей плите. Тупой взгляд его как-то беспомощно озирал ряды разноцветных бутылок, ярко отражавшихся на солнце. Пот проступал на его висках и грязными струйками полз по лицу. Где-то на стекле однообразно звенела муха.

- Тимофевна! - опять воскликнул мужичок, с тоскою устремляя взор на неподвижную целовальничиху, - заставь бога молить... Сделл... милость... Осьмуху!.. Вызволи ты меня... Во как: хоть ложись да помирай! - Он указал рукой на горло. {157}

- Не воровали бы, ан и ничего бы не было! - хладнокровно отрезала Акулина, загребая где-то под стойкой горсть подсолнухов.

- Кабы воровали-то, Тимофевна, - горячо заторопился мужичок, видимо обрадованный тем, что наконец прекратилось угнетавшее его молчание. - Кабы воровали!.. А то у парнишки оглобля-то сломайся, он возьми да и выруби жердинку, - известно, малолеток... Ну, они его и сцарапали, караульщики-то... Теперь как ни бейся, а без осьмухи нечего к ним и глаз казать!..

- А он не руби в чужом лесу! - равнодушно возразила целовальничиха и тут же закричала в окно на кур: - Кышь, кышь проклятые, всю левкой потоптали!..

Мужичок понурил голову и молчал.

- У тебя девка-то дома? - беспечно спросила Акулина.

- Дома, дома, матушка, - слегка удивившись, ответил мужик.

- Ты пришли-ка ее, пусть она у меня замест кухарки поживет недели две...

- Как же это?.. - с недоумением возразил было мужик, но целовальничиха не дала ему продолжать.

- Она пущай у меня недельки две поживет, ну, а осмуху я уж тебе отпущу...

Пармен толкнул меня локтем.

- Ну, так уж и быть, наливай, видно! - после легкого раздумья сказал мужичок, почесывая в затылке.

- Только смотри, Федулай, деньги чтоб беспременно к Успленью, уж это как хочешь!.. - добавила Акулина, направляясь к стойке.

- О господи? Аль уж я... аль уж мы, прости господи, какие!.. восклицал Федулай, стремительно подхватывая кувшин, до сих пор стоявший около дверей.

Пармен восхищенно развел руками и, посмеиваясь, взглянул на меня.

- Орел-баба! - самодовольно произнес он, - с мужиками она - лучше и не надо!.. Любого купца за пояс заткнет.

- Откуда вы ее взяли? - осведомился я.

- С Липецка... Там у мещанина одного - кожами он торгует, шибай, значит... Ну, и не то что какую голую {158} взял, - с достоинством добавил Пармен, - триста целковых деньгами, салоп лисий, платок дредановый, три платья шелковых, перина... Все как есть! - справили хорошо.

- А ведь я, признаться, тогда думал, что вы на Ульяне женитесь! заметил я.

- На какой это-с?

- А помните в Визгуновке-то?

Пармен обиженно усмехнулся.

- Помилуйте-с! Как вы об нас понимаете!.. Разве это возможно-с, чтоб на простой девке жениться... Что это вы говорите такое... Это даже довольно смешно-с... Нешто я полоумный какой... - Он даже засмеялся над наивностью моего предположения.

- Ну, что с нею? Где она теперь? - спросил я.

- Да она померла... Еще в прошлом году померла... Хе-хе-хе! Занятная девка была-с!

- Померла! - воскликнул я.

В этой смерти мне уж почудилась драма во вкусе покойной памяти романтизма, с эффектными сценами ревности, проклятий и т. п., но - увы! - и здесь оказалась вековечная комедия. На вопрос мой, отчего умерла Ульяна, Пармен равнодушно ответил:

- А ей-богу, не могу вам сказать... Говорили тогда, что как, значит, бабы-знахарки трясли ее, ну и затрясли... Это ребенка вытрясают так, ежели роды трудные, - пояснил он мне, направляясь к двери.

- Да разве она была замужем?

- Как же!.. Муж-то у ней еще кочегаром теперь у Селифонт Акимыча, проговорил он на ходу, - так, плевый мужичишка... Что, Акуля, самоварчик-то наставили? - обратился он к жене.

- Закипает небось, - апатично ответила Акуля, и опять загребла полную руку подсолнухов.

Через час я выехал из N ***. Лошади еле плелись под палящими лучами солнца; горячая пыль клубами вилась по дороге и садилась на лицо; Михайло, распустив вожжи, уныло тянул бесконечную песню. "Ивушка, ивушка, зеленая моя... Что же ты, ивушка, не зeлена стоишь?" - любопытствовала песня, "или те, ивушку, солнышком печет? - солнышком печет, частым дождичком сечет?" - {159} предполагала она, и, не дождавшись удовлетворительного ответа с каким-то тоскливым ухарством оповещала знойную степь о том, как коварные бояре "срубили ивушку под самым корешок", как "стали они ивушку потесывати"...

А предо мною печально носился образ Ульяны. {160}

VII. БАРИН ЛИСТАРКА