Записки уцелевшего (Часть 1)

Мы отправились вверх по реке Суне, побывали на знаменитом водопаде Кивач, затем на порогах Грвас и Пoрпорог, видели много красивых и глухих мест, добрались почти до финляндской границы, где у нас впервые за время путешествия проверил красноармеец документы. Те места населяли карелы. Они встречали нас холодно и пускали ночевать только за плату. В конце концов мы вышли к Медвежьей горе - самой северной точке Онежского озера и железнодорожной станции. Всего мы прошли пешком около пятисот километров.

Тогда Беломорско-Балтийский канал и не помышляли копать, и ГПУ основывало редкие концлагеря для лесозаготовок, чтобы отправлять великолепный строевой сосновый лес за границу. А основной концлагерь заключенных находился на Белом море в Соловках.

Много разных красот мы насмотрелись по дороге - леса, озера, горы, реки, овраги, деревянная затейливая резьба на избах. Медвежья гора, вернее, горы, поросшие лесом, огромной подковой окаймлявшие Онего, были особенно живописны.

Именно тут через год началось строительство Беломорско-Балтийского канала и раскинулся многолюдный концлагерь. За колючей проволокой были упрятаны страдания безвинных, потерянные надежды, разбитые жизни. И покоятся тут не в могилах, а во рвах, выкопанных на скорую руку, сотни и сотни тысяч...

А мы с Андреем будущую страшную участь той красоты и не предвидели и в ожидании поезда любовались обширным видом.

Поехали на север до станции Сорока, будущего города Беломорска, построенного на костях заключенных. Там, в дельте порожистой реки Выг, на сорока сплошь каменистых островах стояло по три-четыре избы, а сзади каждой виднелось отдельное кладбище, всего по нескольку могилок. Но вместо крестов поднимались узкие доски с вырезанными на них узорами и надписями. Тут с древних пор жили и покоились под камнями старообрядцы.

Из Сороки мы поплыли на пароходе вдоль берегов Белого моря, останавливались у старинных поморских сел, причалили к малому городку Онеге. Ехали во втором классе, то есть в общем, человек на десять, салоне. Плыли три дня. На пристанях с парохода сгружались мешки с крупами, сахаром и мукой, нагружались бочки с соленой рыбой; на ночь пароход становился на якорь.

Тогда в Архангельске было много церквей, стоявших одна за одной по правому берегу Двины. Поражал своим величием огромный каменный пятиглавый собор Михаила Архангела. Рядом высилось столь же величественное длинное каменное здание XVIII века - таможня. Из-за тумана левый берег широкой Двины был едва виден. А в воде, вдоль всего ее правого берега, теснились лодки и ладьи, парусные и весельные, стояли грузовые пароходы - и наши, и разных государств. Грузчики тяжело стучали по сходням, несли, волокли, накатывали, нагружали бревна, доски, бочки, мешки. Крик, шум, свист слышался со всех сторон, но без матерной ругани. Терпкий запах рыбы щекотал ноздри.

Наш пароход причалил, мы пошли по дощатому тротуару главной улицы, мимо деревянных, изукрашенных резьбой двухэтажных домов, мимо церквей, каменных и деревянных.

9.

Весь поход я сберегал в особой тряпочке два письма. Одно было от брата Владимира к его другу, впоследствии ставшему известным писателем Борису Викторовичу Шергину. О нем я рассказывал, когда описывал свадьбу Владимира. Другое письмо было от знакомого моих родителей - Василия Сергеевича Арсеньева. Когда-то он служил чиновником в Туле, а после революции занялся генеалогией, исследовал и прославлял дворянские рода.

В Архангельске жили его мать и две сестры, сосланные туда за службу у иностранцев и, думается мне, также и за легкомыслие. Проживая в Москве, они все вечера проводили с этими иностранцами и танцевали с ними фокстрот. А тогда такое времяпровождение наши власти считали отвратительнее нынешних выпивок на работе.

Обе девицы Арсеньевы - Алекса, то есть Александра, и Ататa, то есть Анна,- не знаю чем занимались в Архангельске. Возможно, они жили на те доллары, которые им посылал их старший брат Николай, известный профессор Кенигсбергского университета. Они были лет на пять старше нас, однако очень нам обрадовались. Впоследствии все Арсеньевы уехали за границу - когда их ученый брат заплатил за разрешение на отъезд изрядную сумму долларов. Сестры водили нас по городу от одной церкви к другой. По дороге мы угощали их мороженым, а сами не ели - берегли деньги. И жили мы у них.

Они были не только легкомысленны, но и набожны. Побывали мы с ними и у всенощной, и у обедни. Они привели нас к весьма чтимому старцу-монаху, потом к столь же чтимой старице-монахине. Но и тот и та встретили нас недоверчиво: очевидно, сочли за безбожников.

Известного архангельского художника Писахова в городе не было, но зато два или три раза посетили мы Шергина, и хорошо, что без сестер Арсеньевых. Полвека спустя я написал о нем воспоминания. Когда выйдет сборник, посвященный ему,- не знаю.