Запомните нас такими

Если он вдруг изменит почему-либо географию своих рассказов и напишет даже о «летающих тарелках» — все равно это будет рассказ Ф. Искандера, полный юмора, лукавства, абсолютной самостоятельности и независимости от того, что «принято говорить» по данному вопросу.

Личность писателя — вот что самое важное в литературе. Он будет «рисовать» кувшин на столе или стул у окна, душа твоя будет переполняться счастьем и гордостью за человечество.

Такой всегда узнаваемый, безупречно искренний писатель живет и у нас, в Ленинграде. Вот вышла в Лениздате книга «Сказки для умных» — и всем, кто достал эту книгу, предстоит радость общения с умным, широким, добрым человеком, прекрасным писателем с абсолютно индивидуальным, им самим изобретенным стилем. («А разве может быть в литературе как-то по-другому?» — хочется спросить.)

Как смешно после В. С. Шефнера читать серьезные сообщения о всяческих сенсациях — телепатии, пришельцах, небывалых открытиях. У Шефнера ко всему этому материалу отношение ласково-снисходительное. Обычный его герой, веселый бедолага, бывший детдомовец оказывается в миллион раз интересней любого «чуда». Веселые, глубокие, человечные повести Шефнера читать радостно и одновременно — грустно. Никакие чудеса не могут облегчить человеку решения главных вопросов его жизни, и не надо тут надеяться на какой-то «прогресс» в этом деле! — так бы я сформулировал одну из главных мыслей «фантастических» повестей Шефнера.

Сколько удобных «мифов» придумано — и о том, что сейчас время какой-то особо «насыщенной информации» и что сейчас время «больших скоростей»... Сколько уловок «ленивых духом», которых нынешнее «как бы особое» время освобождает от привычных человеческих обязанностей и даже — от души.

— Не надо лукавить! — говорит нам Шефнер. — Время обычное, ничего исключительного в нем нет, отвечать за себя нужно точно так же, как и всегда — и никакие «тарелочки» спрятаться тебе не помогут.

Форма «мифа», применяемая Шефнером, не «отменяет», а наоборот — выявляет души героев. Фантастические обстоятельства замечательно оттеняют их неприспособленность к какому-либо компромиссу с самим собой.

Еще раз подтверждается мысль: никакие формы не меняют сути, никакая «навороченность» не скроет того, что в действительности у автора на душе.

Порой «мифологией» пытаются заменить психологию, подменить масками живые характеры. Такие попытки приводят к неудачам — к числу таких неудач я бы отнес роман талантливого А. Кима «Белка». Фантастические превращения героев тут ни при чем. Пусть действуют хотя бы гайки и болты, но у них должен быть свой характер — в книге же А. Кима все «механизмы», все сложные ходы повествования не рождают ни единой «клетки» живого вещества.

Суть проглядывает через все нагромождения — автор натужно «закручивал» все это, туго и читается. Без «живого» все скучно. Попытка, рассчитанная на успех у «как бы интеллектуалов». Ведь сознаваясь нынче в том, что «Белка» не понравилась, как бы расписываешься в отсутствии у тебя «интеллектуализма», в нелюбви к «модерновой» литературе да и вообще к прогрессу. Не всякий на такое решится: для «как бы интеллектуалов» более страшного обвинения не существует. Уж лучше «присоединиться»...

В этой статье я попытался раскрыть лишь некоторые из механизмов, с помощью которых излишне суетливые авторы «вербуют» читателей. И использование «великих теней», и «актуальность», и даже — разрешенная смелость... За популярность приходится платить. Но каждый раз, когда выглядывает очередной искусственный крючок, сразу опасаешься за естественность, органичность произведения — и опасения эти, как правило, подтверждаются.

Что делать? Наверное, в каждую эпоху картина литературной жизни бывает пестрой. Трагического в этом ничего нет. Шелуха отвеется. Просто хотелось бы слегка ускорить этот процесс.

Смерть Сергея Довлатова

Помню ранний, пустынный коктебельский пляж, быстро идущего по тихой, безлюдной жаре московского критика Чупринина:

— Вы слышали? Ночью передавали: Довлатов умер.

— Как! Мы же встретиться собирались!

...Последнее (во всяком случае — ко мне) письмо Довлатова:

«Дорогой Валера! Твое поручение я выполнил сразу, но отвечаю с опозданием, потому что, извини, у меня был запой, и говорить по телефону я мог, а писать было трудновато...»

Да, наверное, смерть его была не такой уж и неожиданной. Вся жизнь Довлатова — словно специальный набор трагикомических происшествий, закончившихся трагически. Он ясно понимал, что кровь писателя — его единственные чернила, и других чернил не бывает, и кто пишет чем-то другим — пишет плохо. И вот — конец.