Запомните нас такими

Потом я шатался в городе, в тех самых местах, где когда-то шатались все мы, где, просто выйдя из дома попить кофе (или лучше пива), можно было в один час встретить и Осю Бродского, и Сашу Кушнера, и Глеба Горбовского, и Серегу Довлатова. Все почему-то жили рядом, в небольшом, но прекрасном пространстве между Невой и Кузнечным рынком. Эти, тогда еще юные гении уже вполне дерзко были уверены в мировой славе, но шли к ней немножко по-разному. Помню давний звонок Сергея: «Валера! Нужно бы встретиться, поговорить. Я как раз сейчас на Невском — фланирую по той стороне, куда прежде не допускались нижние чины».

Несколько чопорный стиль говорения всегда выделял его из окружающего хлама. Издалека вижу его фигуру, возвышающуюся над всеми на Невском, бегу туда. Вблизи с досадой замечаю, что он идет в сопровождении слегка опухшей, видимо, давней, свиты. Именно им посчастливилось впервые оценить его словечки, его добродушно-убийственные истории, именно они впервые произнесли слово «талант» в его адрес. Рядом кто-то писал для пограничников, кто-то — для квалифицированных рабочих, которых не видел никогда, Сережа сочинял для своих друзей, единственным богатством которых были слова. Именно в этом обществе высокоэрудированных пьяниц и сложился его быстрый, изящный стиль — другого бы они не перенесли. И именно с ними он и должен был ходить, потому что основа его души, таланта — снисходительность ко всем людям, комическое умаление самого себя — да кто я такой, я точно такой же, как вы! Поэтому так и любят его, презирая всех высоконравственных учителей, и любят лишь его — за такую же нелепую, как у всех, жизнь. Кровь писателя — его единственные чернила. Вспомнил его рассказ о солдате, который проломил ему бляхой голову и для которого сам же Сережа сочинял оправдательную речь. Кто так может еще?

И вот я в Америке. Общие наши друзья горестно сообщают подробности последнего его «виража». Да, здесь как-то сильней ощущаешь причины. Даже я, приехавший сюда невсерьез и ненадолго, чувствую, как Америка давит, словно тугой воротничок, не так открываются окна, не так идет вода из душа... Марина Ефимова, заменившая Довлатова на радио, лихорадочно печатает, поглядывая на часы... В России я ее не помню такой, но здесь не Россия.

В общем, ясно, что Сережа не выдержал. Но еще яснее то, что он сделал. Приехав сюда талантливым разгильдяем, стал серьезным и — что главное — состоявшимся писателем. Вдруг представил его двойника — оставшегося и до сих пор жалующегося по пивным на козни обкома. Но он — состоялся, хотя местные антикоммунистические «обкомы» тоже душили, как могли, но он доказал умной Америке, а заодно, кстати, грустной России, что и по-русски можно писать бодро и занимательно. Вспомним его знаменитое: «Был дважды женат, и оба раза удачно». Именно при нем — и при его друзьях — «Свобода» заговорила, наконец, человеческим языком — а не перелицованным из советского протокола языком антисоветчины. Вся вольная, озорная, цинично-сентиментальная русская Америка заимела, наконец, своего писателя — и как они любили его! Говорят, последние годы официанты на Брайтоне не подавали ему счетов: «С русских писателей денег не берем!» Его души, разместившейся в его гигантской фигуре, хватало на то, чтобы любить тех, кого мы презираем, — поэтому и его любит больше народу, чем нас. Это, отчасти, и погубило его, но дай нам Бог всем такой гибели — на фоне всеобщей любви!

В последнюю ночь он оказался не дома, начал задыхаться, умирать. Сперва звонили каким-то модным русским знахаркам, лечащим по телефону, теряли время — и тут он кому-то добродушно не мог отказать. Помню, еще в молодости его били хулиганы, едва достающие ему до пупа... но именно таким мы и любили его. Потом — «скорая» и последний привет от правильной Америки, которая на этой правильности и стоит: «Икскьюз ми! Без страховки не принимаем!» — «Но он же умирает!» — «Сорри!» У другого, конечно же, оказалась бы в кармане страховка, и он спасся бы — но то был бы другой какой-то человек, не Сережа, которого мы любим за то, что с ним случались смешные нелепости, как и с нами, и последняя — не очень смешная...

Какой-нибудь лохматый его знакомец, почесывая пивной живот, скажет с внутренним удовлетворением: «Эх, не выдержал Серега! Сломался!» Смерть Сергея в загуле как бы делает их равными, и этот теперь даже «равнее», потому что — живой. Нет, не равные вы!

Вспомнил вдруг еще одну нашу встречу... Я перехожу Инженерную, навстречу идут два красавца: изящный — Толя Найман и огромный — Сережа Довлатов. Лето, тепло... Левой мощной рукой Сергей грациозно-небрежно катит креслице с младенцем (с детьми Довлатова всегда была некоторая путаница — во всяком случае, для меня).

— Привет!

— Привет! Ты куда?

— В Летний сад.

— А я — на Зимний стадион.

Улыбаясь, расходимся. И даже язвительный Толя Найман усмехается. Быстро, на ходу, поиграли словами.

И вот уже сейчас прохожу по Кузнечному и слышу, как один книжный жучок говорит другому: