Запомните нас такими

Книги такого рода, может быть, и нужны, но беда в том, что «летающие тарелочки» могут закрыть истинный литературный пейзаж. Например, можно не успеть прочитать хорошую книгу ленинградского писателя А. Скокова «Сенокос» с замечательной заключительной повестью «Капитан». Таинственность, напряженность живой жизни не нуждаются в этой книге в помощи со стороны «тарелочек» и прочей экзотики. Но... читатель расслабленный (а таких все больше!) виновато вздохнет и возьмет «тарелочки». При этом он будет оправдываться «глобальностью» и «серьезностью» пристегнутых к тарелочкам проблем.

Честно говоря, мне начинает казаться, что такого нашествия литературы вторичной, второсортной, мещанской, приспособленчески-неискренней раньше я не замечал.

Беда в том, что куда-то исчез критерий качества, критерий таланта — о таких вещах даже в «Литературной газете» почти не упоминают. Главное — «о чем». Какое новое явление автор «ухватил»? А то, что эта гипсовая копия рассыпется вместе с явлением — неважно. Вечность как-то мало кого волнует.

Смешно, конечно, становиться в позу и произносить: «Я пишу для вечности — мелочи меня не интересуют!» Еще как интересуют! Великая школа голландского натюрморта именно мелочи и изображала — а изобразила эпоху. Но писатель «с ухом по ветру» не изобразит толком ничего. Существуют писатели — среди них есть и маститые, — которые в погоне за непременной популярностью вдруг забывают весь свой «прежний багаж» и бросаются вслед за каждым мало-мальски модным «поветрием». Везде они «тут как тут». Была мода на прозу высокохудожественную, где так важны были слово, образ, эпитет, — великолепно писали. И вдруг — пути неисповедимы! — пришла мода на «кич» с его аляповатыми «роковыми страстями», самоубийствами, супружескими изменами, с чисто мещанским «разоблачением» мещанства — и тут они первые! Наконец, вынырнула «историческая тема» — ею интересуются миллионы, не какая-то там прослойка, а «масса» (пожалуйста, что-нибудь про Ивана Грозного!) — как же можно упускать «бум»?

Кажется, если снова вдруг вернется мода на «молодежную прозу» с ее раскованным стилем, то в числе первых снова будут они, и читатели будут говорить: «Какой способный молодой писатель, и с известной фамилией — наверное, внучок того!».

Потом придет мода на книги, написанные женщинами — и этого они не упустят — уж не знаю, что придумают, но что-то придумают!

Писатель вдруг разрывается на несколько частей... А ведь неизвестно, по какой части будут судить о нем окончательно — может быть, по самой худшей?

Авторов этих почему-то не пугает, что в будущем их могут посчитать за целую толпу однофамильцев совершенно разного класса и калибра («как хорошо писал дедушка и как плохо — внучок!»).

Что за непрерывное беспокойство, что за суета?

Недавно я прочитал в «Литературной газете» в статье Л. Латыниной «Газонные цветы»: «...Если историк литературы будет размышлять когда-нибудь о литературном процессе восьмидесятых годов, он обнаружит, что Искандер в нем вроде бы не участвует, хотя и работает продуктивно, и издается»... А может, и хорошо, что «не участвует»? Слишком уж часто непременное желание «участвовать», быть в «струе» на наших глазах приводило к потере индивидуальности, к суетливости, к неискренности. Вспомнит ли об этих «суетливых участниках» историк литературы вообще? Может, как раз-таки «неподвижного» Искандера и можно будет разглядеть среди их суеты?

Какую радость я испытываю именно от его отдельности!

Как изумляют меня писатели — особенно молодые! — которые вдесятером (и даже в большем количество) топчутся на одной и той же площадке и почему-то не думают о том, что всех их могут принять за одного!

Вот такой «групповой метод» действительно потрясает! Прикрой рукой фамилию, дочитай рассказ — фамилию так и не назовешь. Если это не пугает писателя — чем же тогда его можно напугать?

И дело все в том, что идут-то сейчас не от индивидуальности, а от темы. Причем заранее заданной уже оказываются не только тема, но и способы описания, и сам стиль. Естественно, что на такую «непыльную» работу тянет сразу столь многих!

У настоящего писателя — все свое. Групповой метод тут обречен на провал. Искандера узнаешь по двум словам и даже по одному. Не зря его «Джамхух — сын оленя» стоит в сборнике «Современная повесть» в конце. Сколько наслаждения получаешь, читая! Сколько счастья, веселого лукавства, независимых суждений и точных реалий жизни вместилось в эту как бы сказочную повесть!

Рассказы его выискиваешь, как жемчужные зерна. «Новый мир», 1986, №1 — рассказ «Табу». Опять эта пленительная, лукавая, ласковая интонация...

«...Первым мне об этом поведал дядя Сандро. Это был тот период моей жизни, когда он мне смертельно надоел. Господи, если бы кто-нибудь знал, как он мне время от времени надоедает!»

Словно глоток после долгой жажды — именно так я воспринимаю рассказы Искандера. Каким жизнелюбием заражаешься от его простодушных, веселых, упрямых персонажей!