Заповедь

Полковник гневно сверкнул глазами, помедлил, но сдержался, слез с коня. Направляясь к комендатуре лагеря, он видел, как жадно, с надеждой и мольбой оглядывались на него военнопленные. Простреливаемый со всех сторон этими немыми просьбами, Чубов впервые за последнюю неделю облегченно вздохнул, явственно ощутив, что в этом постыдном вояже к немцам за русским полком есть и своя благородная миссия. По мраморным ступенькам им навстречу сбежал усатый офицер. Встав у них на пути и глядя в сторону, он с заметным акцентом заявил:

— Господин комендант сам будет видеть, как ви отбирать солдат.

Чубов и поручик почтительно отдали честь вышедшему из комендатуры немецкому полковнику и худому офицеру с моноклем. Комендант невидящими глазами посмотрел со ступенек сверху вниз на Чубова, зло процедил несколько слов. Усатый офицер, торжествуя, перевел:

— Господин полковник говорит: «Парадокс истории — победители просят побежденный сторона отдать русских военнопленных, чтобы сделать из них новый российский армий, который возвратит престол».

Чубов дернулся, но опять сдержал свою ярость, ответил:

— Меня успокаивает мысль, что человек, познавший прелести вашего плена, предпочтет смерть в бою, нежели новое пленение, — и с вызовом глянул на немца.

Комендант внимательно выслушал переводчика, уловил насмешку и что-то грубо спросил переводчика:

— Косподин полковник спрашивает, сколько вы будете отбирать солдат? — обратился к Чубову переводчик.

— Для начала тысяча пятьсот, — ответил тот.

Глаза у коменданта насмешливо блеснули, произнесенная им фраза вызвала улыбку у офицера с моноклем.

— Косподин полковник разрешает отбирать тысяча четыреста девяносто девять человек, — охотно перевел усатый офицер.

Комендант остался доволен эффектом, произведенным его словами на Чубова, и, упиваясь своей властью, величественно прошествовал в сопровождении офицера с моноклем мимо побледневшего русского.

Военнопленных выстроили на плацу в четыре ряда. Чубов медленно двигался вдоль строя, пристально всматриваясь в лица и с каждой секундой все более ужасаясь. Какие они измученные и изможденные! Им впору в госпитали, а он должен из них создать полк. Боеспособный. Не имеет он права возвратиться без полка! Надо выбрать более крепких. Но кого из них?! Они едва стоят на ногах, от щелчка упадут. А им предстоит сражаться за Россию. Ох и полк же приведет он на родину! Но надо! Надо! И он то и дело указывал пальцем на стоявших в строю солдат, и счастливчик поспешно делал три шага вперед.

Чубов дошел до угла плаца и оказался перед строем красных бойцов. Они заметно отличались от остальных своим более крепким видом. Немецкие офицеры оживились и стали с интересом ждать, что произойдет. Одолеваемый тяжкими мыслями, Чубов не обратил внимания, что на рубашках стоявших перед ним солдат не видно следов погон. Более того, кое на ком были буденовки и глаза у бойцов, несмотря на голод и усталость, не потускнели. Полковник с прежней ритмичностью упирал пальцем в грудь одному, второму, третьему... Но ни один из них не покинул своего места в шеренге. Чубов недоуменно оглянулся на них, коротко приказал:

— Три шага вперед!

Твердый голос покрыл его слова:

— Мы не будем служить у Врангеля!

Чубов поискал глазами кричавшего, спросил:

— Вы не хотите на родину? Предпочитаете голодать здесь?

— Зря стараетесь, господин, — махнул рукой высокий боец. — Мы красные бойцы!

— А-а... Слышал, — спокойно сказал полковник. — Это вас поляки под Варшавой отсекли от армии? Теперь вы здесь... Интернированы...

Чубов с интересом посмотрел на стоящих перед ним людей и увидел знакомое лицо горца. Приблизившись к Мурату, он окинул его взглядом сверху донизу, заметив, что горец в рваной одежде и лаптях нахмурился, и тут же неожиданно не только для них, но и для себя открыто, широко, от души улыбнулся.

— Жив, — он положил руку на плечо горца и искренне сказал: — Я рад тебя видеть, Мурат. Рад, — и сочувственно качнул головой. — Постарел ты.

— И ты тоже, — спокойно ответил горец.

— Жизнь, — развел руками Чубов, участливо спросил: — Сколько раз ранен?

— Шесть, — ответил Мурат и уточнил: — Восемь ран.

— У меня не меньше, — вздохнул полковник и протянул горцу портсигар: — Бери.

Мурат с достоинством взял папиросу, попотрошил ее, достал из кармана брюк трубку и набил ее табаком. Чубов поднес ему спичку. Горец с наслаждением затянулся, признался:

— Давно не курил.

— Где воевал? — закурил и Чубов.

— Ой, много говорить, — сознался Мурат и стал перечислять: — Корнилова арестовывал. Юденича бил. Англичан бил. Американцев бил. Миллера бил. Шенкурск освобождал. Холмогоры освобождал. Архангельск освобождал. Белоруссию освобождал...

— И я Архангельск освобождал, — прервал его Чубов, — от вас.

— А я от тебя, — улыбнулся горец.

— Выходит, до польского фронта ты на севере воевал, — уточнил полковник и вдруг вспомнил: — Не ты ли набег на Сельцо совершил? И там командира Муратом звали.

— Я, — серьезно кивнул головой горец.

— Так это я тебя в болото загнал? — довольно спросил Чубов.

— И в болоте сидел, — согласился Мурат.