Запретный плод (СИ)

Тьма ползла по стенам однородной густой массой, я видела в ней призраки своего отражения. Она подбиралась ближе, стекала к ногам, а я смотрела в небо, надеясь, что вот-вот облако серого дыма скроет полную луну и обрушится на меня, разгонит липкую дрянь. Но зачем, если я сама ее позвала?

Тягучими тяжелыми складками, словно расплавленная карамель, она спускалась со стен и собиралась в глянцевую лужицу. Я наблюдала не в силах отвести глаз, хотя безумно хотелось смотреть в небо. Скользя змеей, тьма извивалась и плавно подкрадывалась, и чем ближе она была, тем сильнее меня било дрожью. Я уже забыла, как дышать, потеряла надежду на спасение с неба, и только подняла руку в сторону зловещей тьмы. И в то же мгновение она застыла, покорилась мне. Склонив любопытно голову, я смотрела на свое отражение в глянцевом блеске, и зрелище все сильнее завораживало. Появились очертания стен, изгибы мебели и четкие контуры помещения. Я уже была здесь, вот только осталось вспомнить….

Как подтверждение моих мыслей, в голове раздался голос Линетт:

— Ты уже знаешь, Эшли. Осталось только вспомнить.

Волосы шевельнул ветерок, холодный и резкий. Сбился пульс, и я прикрыла глаза, справляясь с удушьем. Стоя с закрытыми глазами, училась заново дышать, прислушивалась к порывам воздуха. С каждой секундой он становился нежнее и приятнее, будто его прикосновение….. Я знала наверняка, кто ко мне спешит, и знала, где нахожусь. В доме отца до пожара.

В пустом камине завывал ветер. В комнате еще витали запахи, тянуло дымком от давно прогоревших поленьев. Величественная птица распахнула крылья на большом полотне над резной каминной полкой. Коршун — эту картину было видно из дверей, птица сурово смотрела в глаза входящему. Где-то тикали часы, шелестел сквозняк в дымоходе. Плотные жаккардовые портьеры с плетеным узором не пропускали лунный свет. Я знала, что за окном чернеет старый лес, а к нему сбегаются волнами холмы, поросшие травой и васильками. Здесь прошло мое раннее детство, и в памяти все осталось на своих местах, разве что тепло и жизнь покинули эти стены.

Когда кожу защекотало от трескучего холода, сон оборвался. Я проснулась от того, что замерзла. В спальне царил теплый полумрак, в окно светила полная луна, проливая серебро на подоконник, подсвечивая неподвижные шторы. Лежа на спине, я смотрела в потолок, наблюдала за тенями, скользящими по стенам. На улице гулял ветер, гнул в холодной ночи деревья. Стуча зубами, я свернулась на кровати под пуховым одеялом, но никак не могла согреться. Я продрогла изнутри, будто проглотила льдинку, и каждая клеточка моей сущности остывала.

— Эшли, — тихо позвал Бен, немного удивленно прозвучал его голос. Он скользнул ко мне в темноте и опустился на край кровати. — Ты замерзла?

— Смертельно, — едва ворочая языком, отозвалась я. Мне даже показалось, что я говорила не вслух. Глаза быстро привыкли к ночному мраку, и становилось все отчетливее видно стены. Я искала, шарила по комнате взглядом, все еще не веря, что видела просто сон. Я чувствовала тьму, совсем рядом. Но она не могла исходить от Бена — она пришла ко мне, стеклась со всей округи.

Он поднялся, а вскоре вернулся с одеялом — принес свое. И накрыл меня. Подоткнув края, укутал, словно в кокон, полностью обездвижил и снова сел рядом. Его задумчивый взгляд светился во тьме, он замер на моем лице и дрогнул, когда Бен понял, что я смотрю на него.

— А как же ты?

— Мне не холодно. И тебе сейчас оно нужнее.

Я задумчиво отвела взгляд.

— Я во сне видела дом отца. До пожара.

— И что бы это могло значить?

— Не имею представления. Но Линетт отчетливо дала понять, что я должна что-то вспомнить.

— Где-то обязан быть ключ, — хмуро проговорил Бен. — Эти сны и воспоминания должны же иметь какой-то смысл?!

— Я тоже давно задаюсь этим вопросом. Там была тьма — я ее помню.

— Не в ней же дело, в конце концов…

— Как знать. Я чувствую ее, Бен, — произнесла я после паузы. — Она всегда рядом, и я не могу избавиться от этого ощущения.

— Из-за меня? — он насторожился. Склонившись, всмотрелся в мое лицо, и в его глазах блеснул свет луны.

Я помотала головой.

— Нет. От тебя я почти не чувствую, за редкими случаями, когда ты злишься.

Бен повел удивленно бровью.

— И часто я злюсь? — он усмехнулся, но не весело. Для него, похоже, стало неожиданностью узнать, что я чувствую его эмоции и мысли. Более того, могу отличить искренние от напускных, которые чаще всего служили прикрытием. Он боялся своих чувств, они были новы для его темной холодной сущности и вызывали страх и тревогу. Поэтому каждый раз, когда в сердце рождался теплый искрящийся огонек, плавил обледеневшую мышцу и освещал темную душу приятными живительными лучами, Бен реагировал всегда одинаково — злился. Я свыклась и перестала обижаться на его выпады и колкие замечания сквозь стиснутые зубы. Он не мог иначе. Пока.