Застава на Аргуни

Айбек смеялся узенькими, как щелки, глазками и соглашался:

— Марина? Это жаксы. Но Марюда — лучше!

— Пусть она, братцы, Анютой будет, — предлагал кто-нибудь из бойцов.

Каждый день девушку называли по-новому. И Айбек не обижался.

— Так хочешь? Пусть будет так. Но Марюда — лучше.

Кузнец часто вспоминал стройную, гибкую, как лозинка, девушку из родного аула, ее старенького, с реденькой седой бородкой отца, кочевавшего с отарой овец по бескрайним ковыльным степям Казахстана.

Торопов слышал не раз, как бойцы обращались к кузнецу: «Марюда, подкуй моего Рыцаря!», «Марюда, исправь, пожалуйста, скребницу!»

Однажды он сделал им замечание:

— У него же фамилия есть! Чтобы я не слышал больше никаких кличек!

Несколько дней запрет действовал, а потом все шло по-старому. Торопов махнул рукой, смирился.

— Кто сегодня у нас на правом? — спрашивал Торопов у кого-нибудь из бойцов.

— Марюда! — отвечали ему. И лишь потом, спохватившись, добавляли: — Абдурахманов!

В работе кузнец был неутомим. Он успевал вовремя перековать коней, отремонтировать принадлежности кавалерийского снаряжения, паял чайники, кастрюли, клепал ведра, тазы. Наравне со всеми ходил в наряды. А когда узнал, что сельский кузнец погиб на фронте, взял на себя дела в колхозной кузнице. С этого дня забот у него прибавилось. Маленькая, щупленькая фигурка Айбека частенько мелькала то на заставе, то в селе. Легкий, как соколок, он был все время в беготне. Необыкновенным трудолюбием и старательностью Айбек напоминал муравья. Это сходство еще больше подчеркивалось туго перетянутой ремнем талией, кривыми, обутыми в тяжелые кирзовые сапоги ногами, надутыми, как пузыри, бриджами.

«Такой уж, видно, непоседливый человек, — думал Торопов, замечая на лице кузнеца капельки пота. — Любят его, чертенка, бойцы!»

В последние дни Айбек почему-то притих и помрачнел. Лицо его осунулось. Темная, загорелая кожа плотно обтянула заострившиеся скулы. Всегда разговорчивый и веселый, кузнец стал молчаливым. На вопросы товарищей, пытавшихся узнать причину, он лишь отмахивался:

— Ничего…

— А может, Марюда… того?.. — намекнул кто-то из пограничников, покрутив растопыренными пальцами.

Кузнец приуныл еще больше.

И вот тебе на… Айбека привезли на заставу с простреленной рукой…

С утра Абдурахманов и Морковкин были в секрете, вели наблюдение за шаландами и плотами, спускавшимися по реке. Лежа в траве, пограничники изредка переговаривались, заносили кое-что в журнал наблюдений. Видимо, такое однообразие стало надоедать, и Айбек, продолжая следить за сопредельной стороной, начал играть переключателем автомата. Играя, он не заметил, как оттянул затвор. Произошел случайный выстрел, пуля задела руку.

— Черт-те что творится! Опять ЧП! — выругался Торопов, выслушав доклад Морковкина.

Получив от коменданта нагоняй, лейтенант расстроился. «Мне определенно не везет. Кажется, все делаю так, как нужно, а вот не получается, — невесело думал он. — У соседей такие же люди, как и у меня. И участок границы не лучше. А живут они без ЧП.»

Торопов прилег на кровать. Вспомнилась последняя фраза из разговора с комендантом Хоменко: «Не думал я, Торопов, что так пойдут у тебя дела. М-да!» Это тягучее «м-да!» покоробило Торопова. Ему казалось, что главный смысл разговора заключался не в том, как Хоменко ругал его, какие отмечал недостатки в руководстве заставой, а именно в этом «м-да!»

Разные неприятные происшествия на заставе и тот холодок, какой за последнее время установился между комендантом участка и начальником Стрелки, могли повлиять на судьбу Торопова. Терзаемый безрадостными мыслями, он незаметно заснул. Когда проснулся, за окнами было уже темно, в канцелярии горела лампа. За столом что-то писал Панькин. Торопов встал и так потянулся, что хрустнуло в суставах.

— Размечтался и заснул, — сказал он, зевая.

— Какие же мечты загнали тебя на кровать? — улыбнулся Панькин.

Торопов наклонился над ламповым стеклом, прикурил, пустил густое облако дыма и со вздохом рассказал о разговоре с комендантом. Потом он беспомощно развел руками, спросил:

— Ну скажи, что делать? Что ни день — какое-нибудь происшествие!

В комнате наступила тишина. Лейтенант подошел к окну, уставился в густую темень.

— Не вешай нос, Игорь! — решительно проговорил Панькин, подходя к нему. — Хоменковское мычание, конечно, ясно. Недоволен он нами. Да и как иначе? Столько неудач на одной только заставе! А сколько их сообщают ему со всех застав? Честное слово, я бы на его месте взвыл. Так что на коменданта ты не обижайся… А вообще бывает и хуже, — сказал неожиданно Панькин, похлопав товарища по плечу.

Торопов резко повернулся.

— Куда уж хуже? Пантеру упустили? Упустили! Слезкин, Абдурахманов ранены? Ранены! Сушилку спалили? Спалили! Да мало ли еще всякой чепухи мы с тобой допустили?

— Ну и что же? — уговаривал начальника Панькин. — Коли случилось, что теперь делать? Не плакать же. Кто гарантирован от таких случайностей?

— Ты серьезно это говоришь или меня утешаешь? — спросил с недоверием Торопов.