Застава на Аргуни

С трибуны раздались крики. Парнишка, толкавший своего приятеля на пари со стариком, гремел:

— Сенька, Сенька, смотри-ка, что делает рыжий! Горят твои червонцы!

Старик, перебравшийся на второй ярус, нещадно колотил костылем по барьеру и, не обращая внимания на своего важного соседа, истошно вопил:

— Растяпа, мать твою так!.. Волю дай, волю коню!

— Рано, отец, рано, — уговаривал старика генерал. — Не годится так. Можно, ненароком, и перепейсить.

— Как вы сказали? — старик приложил к уху ладошку.

— Говорю, можно перепейсить, критическую скорость превысить, коня запалить.

Старик махнул рукой, сплюнул через барьер. Какой может быть пейс? До него ли сейчас, когда «плачут» именные часы? Из уважения к генеральскому чину, старик степенно заметил:

— Не рано. Покойный ротмистр Ермолаев всегда начинал в это время. Приходил первым на всех скачках и ни разу не запалил своего рысака. — Возразив генералу, портартуровец опять завопил: — Волю коню!

Свирепо насупившись, Айбек смотрит поверх ушей Незабудки. Пот, застилая глаза, льется градом по лицу. Плывут навстречу переполненные болельщиками трибуны ипподрома. Впереди, поблескивая атласным крупом, скачет лошадь Комарова.

На выходе из виража Айбек, словно услышав крик старика, дает Незабудке свободу и взмахивает хлыстом. То же самое делает и рыжий ефрейтор. Мгновение — и их кони настигают Комарова. Чувствуя, как все ближе, ближе подступает грозный вал погони, Комаров не выдержал и оглянулся. В воздухе опять мелькнули хлысты. И вот уже место лидера заняли Абдурахманов и рыжий ефрейтор. Несколько секунд они идут стремя в стремя, но при выходе на прямую ефрейтор вырывается на полкорпуса вперед.

Старик настороженно притих, собрался в комок, пригнулся к барьеру. Генерал протянул портартуровцу руку, шепнул:

— Принимай, папаша, в пай. Ударим по рукам? Теперь остались только наши…

Старик молча хлопает сухонькой рукой по широкой генеральской ладони. За спиной раздается пронзительный крик: «Ваня-а-а!.. К бровке жмись!..» Это подбадривают Комарова. Он идет уже четвертым. Кто-то издевается: «Жмись не жмись, теперь твоему Ване крышка!» Эти слова тонут в грохоте аплодисментов и топоте ног.

Последняя прямая…

Абдурахманов опять пускает в ход хлыст. Незабудка делает отчаянный бросок. Айбеку кажется, что она вот-вот выскочит из-под седла и уйдет вперед без седока. Пятьдесят, сорок, тридцать метров остается до финиша. Всадники по-прежнему мчатся стремя в стремя. Стрелкинский кузнец со всего плеча стегает коня и пронзительно свистит. Еще один рывок — и Незабудка выдвигается на голову вперед. Звенит колокол. Ревут неистово трибуны.

Айбек спрыгивает на землю и в порыве целует Незабудку в дрожащие от возбуждения губы, стирает платком хлопья горячей пены. К нему бежит Торопов, обнимает его и долго трясет руку. Айбек что-то шепчет и счастливо сверкает глазами. Болельщики скандируют: «Не-за-будка!.. Не-за-будка!..»

Когда улеглась буря аплодисментов, начали поздравлять тех, кто выиграл пари. Заливаясь пронзительным смешком, пересчитывает червонцы старый портартуровец. Кто-то кому-то вручает проигранную трубку, кто-то на весь ипподром советует, как лучше выкрасть у свекрови пол-литровку самогона. Проигравших утешают тем, что потеряно еще не все, что можно попытать счастья в скачках сержантов и офицеров, наконец, в скачках вольных казачков, которые по традиции замыкали соревнования.

Выигрыш скачек сержантом Пушиным и второе место, занятое Тороповым, вернули стрелкинцам потерянные баллы. Удачная стрельба увеличила их очки еще больше. Стрелка заняла первое место, получила переходящий приз, а победители — подарки командования.

Передавая приз Торопову, старший лейтенант Плетнев с Лебединки мрачно пригрозил:

— Все равно отберем, Торопов! Имей в виду!

— Ну, это мы еще посмотрим! — воскликнул Торопов. Радость и гордость так и распирали его. Ликование брызгало из глаз, жаркой волной катилось от всей его ловкой, подтянутой, сильной фигуры.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Айбека Абдурахманова на заставе полюбили. Эта любовь чувствовалась во всем: и в том, как ласково относились к нему бойцы, и как уважительно обращались младшие командиры, и как внимательны были к нему офицеры.

По имени кузнеца давно уже никто не называл. Командиры — по фамилии, а бойцы же чаще всего звали его Марюдой — именем девушки-казашки из далекого аула.

Когда Айбек бывал в хорошем настроении, он мягким, гортанным голосом напевал, одному ему известную мелодию о Марюде.

Иногда вся песня кузнеца состояла лишь из одного, дорогого ему слова, десятки раз повторявшегося на разные лады. Он мог часами находиться в прокопченной кузнице и напевать имя любимой девушки.

Когда Айбека спрашивали, как звать его нареченную, он отвечал:

— Марюда.

— Ну, а по-русски?

— Как по-русски? Не знаю как.

— Тебя как звать?

— В школе русские ребятишки Алешкой звали.

— Вот видишь! Значит, и ее можно называть по-русски, — не унимались бойцы.

— Наверно, Маруся? — говорил Павличенко.

— Нет, Марина! — возражал Михеев, лукаво подмигивая товарищам.