Застенчивость в квадрате

Незашитые балки, торчащий утеплитель, провода, кружащаяся в спертом воздухе пыль. Маленькое окошко с прибитым к раме ручным полотенцем, чтобы первые лучи солнца не светили прямо на кровать, которая вовсе и не кровать. Это спальный мешок на полу.

Спальный мешок, который занимает весь пол вообще, еще и загибаясь у стены, потому что не хватает места.

Листы бумаги легонько шелестят под небольшим вентилятором, воткнутым в розетку со стабилизатором напряжения рядом с маленькой настольной лампой, установленной на стопке книг. Еще там лежит фонарик и бумажник. Три аккуратные стопки вещей разложены в изголовье спального мешка вместо подушки. Наушники тонкой змейкой тянутся к планшету. Неподалеку полупустая чашка воды.

Тут душно, тесно и слишком низкий потолок – Уэсли, должно быть, приходится постоянно пригибаться, чтобы не удариться, даже посередине комнаты под сводчатой крышей.

Сталкиваюсь взглядом со знакомой парой голубых глаз, смотрящих на меня из спального мешка Уэсли, и чуть не падаю, покачнувшись от внезапного головокружения.

Это я. Я лежу в его постели.

Глава десятая

Нарисованная Мэйбелл Пэрриш выглядывает из спального мешка, в топике цвета заката, с эмблемой спа-комплекса и аттракционов, на левом запястье четыре резинки для волос, точно браслеты. Светящийся в темноте лак для ногтей. Она так близко, что можно различить земляничные прядки в растрепавшейся на ветру прическе, которые заметны, только когда она стоит прямо на солнце. Очертания деревьев бледными отражениями виднеются в ее круглых очках, но смотрит она прямо на меня, и выражение у нее настороженное. Желудок ухает вниз, потому что я совершенно точно знаю, что она думает. Знаю, что она думала и где была. В тот день я приехала в «Падающие звезды».

И в мыслях крутилось: «Ты выглядишь как уже знакомая мне ложь».

Волоски на шее встают дыбом, и одновременно я краснею от неожиданного и очень острого осознания. С меня будто сорвали маску. Похоже, человек, который девяносто девять процентов времени меня в упор не замечает, очень наблюдателен. Наверное, у него фотографическая память.

Там есть и другие наброски карандашами, ручкой, масляной пастелью – беспорядочные рисунки поместья, леса, цветов, чьих названий я не знаю. Представляю, как Уэсли сидит, склонившись над блокнотом на коленях, прислонившись к покатой крыше. Карандаш в его руках быстро-быстро скользит по бумаге, оставляя элегантные профессиональные штрихи, воссоздавая это конкретное мгновение. Вот ему неожиданно приходится прерваться – возможно, он посмотрел на часы, на которых уже восемь утра, а значит, скоро я выйду из комнаты. Чтобы успешно избегать меня весь день, ему стоит поторопиться. И он встает. Бумаги рассыпаются по всему полу.

Я опускаюсь на колени в спальном мешке Уэсли, ощущая неприятную жесткость деревянного пола, как вдруг голова обитателя чердака безо всякого предупреждения появляется в полуметре от меня. Никогда не пойму, как он при его росте может передвигаться без единого звука.

– Ой! – Торопливо поднимаюсь, но поскальзываюсь на гладком материале и падаю прямо в его стопки одежды. Аккуратно свернутые носки и боксеры рассыпаются вокруг, и я, запаниковав, судорожно собираю и кладу их на место. Отлично, теперь я трогаю его белье. Взгляд у Уэсли непривычно пустой, он смотрит на меня с каким-то отсутствующим видом и молчит. – Прости. – Никакого оправдания у меня нет, так что даже не буду пытаться ничего придумывать. Мой поступок никакими словами не объяснить. Он выглядит таким потерянным. И это очень плохо.

Очень, очень плохо.

Складываю рисунки в стопку. Когда у меня в руках оказывается моя нарисованная копия, Уэсли, нахмурившись, переводит взгляд на стену. Он так и стоит на лестнице, держась за края люка, но костяшки пальцев уже побелели.

– Я… – Открываю и закрываю рот, сердце колотится так быстро, что в груди вот-вот что-то перегорит. Отдельные кусочки извинений накрывают меня с головой, я тону в них, точно в море, не в силах собрать воедино хотя бы одну фразу.

Он начинает медленно спускаться по лестнице.

– Уэсли?

Торопливо слезаю следом, но я только добираюсь до предпоследней ступеньки, а входная дверь уже закрылась.

– Уэсли! – кричу, бросаясь за ним на улицу.

– Прошу, не надо! – доносится его голос из темноты. – Не ходи за мной. – Слова звучат все тише, удаляясь в сторону особняка. – Пожалуйста.

В этом «пожалуйста» столько боли, что я прирастаю к месту.

Через несколько минут в окне на втором этаже загорается свет. Больше мне ничего не остается, только вернуться обратно в коттедж, в свою комнату, которая, уже переступив порог, осознаю я, на самом деле комната Уэсли. Все это время я жила в комнате Уэсли.

Спала в его кровати.

Что за странный, абсурдный вечер после такого длинного напряженного дня. Я больше не чувствую себя опустошенной, лишенной сил. Нервы на взводе, мысли крутятся как сумасшедшие, сердце колотится, будто зажатое в кулаке, из которого никак не вырваться.

Ложусь обратно в кровать Уэсли переоценивать всю свою жизнь.