Заступница: Адвокат С. В. Каллистратова

Весной 1983 г. умер старший брат Софьи Васильевны. Она осталась главой большого семейного клана: дочка, племянница, трое внуков (и две невестки, которые очень любят ее), пятеро правнуков. Как-то раз она прикидывала: «Если мне суждено жить, как Феде, до восьмидесяти, значит до 1987 г.; если, как Нате, до восьмидесяти двух, — то до 1989-го…» Летом я с Галей уехала в экспедицию, Софья Васильевна жила во Фрязино, у Нины Некипеловой, так как одна она уже оставаться не могла: участились сердечные приступы. Федора Федоровича Кизелова, который последнее время много помогал ей, в Москве не было. Он — в «бегах»: случайно узнав о предстоящем аресте, сел на поезд и уехал на восток. Зато, правда, вернулись из лагерей некоторые друзья. В апреле вернулся Терновский, затем Иосиф Дядькин, Слава Бахмин, Илья Бурмистрович, Семен Глузман, Саша Подрабинек. Но это только малая часть; остальные — кто в лагерях, кто в ссылках. Вернувшиеся — за «101-м километром», в Москве бывают редко.

В 1984 г. мама снова в клинике «у Недоступа» — с тяжелейшим приступом желчно-каменной болезни. Двенадцать дней она почти не вставала с постели, лежала с капельницей. Ее готовили к операции, перевели в хирургическое отделение, где не было абсолютно никакой возможности курить. Пробыла она там недолго (операцию делать не решились из-за плохого сердца), но когда я пришла в терапию, куда ее снова перевели, то вдруг услышала: «Я никогда не думала, что смогу бросить курить. А тут три дня не курила — и ничего, жива. Вот и решила: раз три дня могу без папирос, значит и дольше могу». И с тех пор она ни разу не закурила, — тут ее воля проявилась совершенно железно. Хотя потом иногда говорила: «Удивительно, уже два года (потом — уже три года) не курю и не думаю вовсе об этом, но вдруг — после завтрака, после кофе, так хочется закурить, совершенно безумно хочется — вот я прямо чувствую, как в руках папиросу разминаю». Но, по-видимому, то, что она умерла от рака легких, все-таки было результатом этого пятидесятилетнего курения. Курила она всегда, — до сих пор помню ее самокрутки из махорки во время войны, а потом вечный «Беломор», больше пачки в день, — и в больницах, и при воспалениях легких. Я просила ее бросить, врачи вели с ней разговоры на эту тему, но она всегда отвергала их наотмашь: «Курила и курить буду, ничего. Не уговаривайте», — и ни разу не пыталась бросить. Хотя очень огорчалась, когда я, а потом и старший внук закурили.

К Новому, 1985 г. Софья Васильевна пишет список для поздравлений: Великанова, Гершуни, Корягин, Ланда, Орлов, Осипова, Некипелов, Лавут, В январе 1985 г. Андрей Дмитриевич отправил Софье Васильевне письмо с единственной возможной оказией — адвокатом Елены Георгиевны. Привожу текст письма полностью:

«Дорогая Софья Васильевна!

Я начну сразу с большой просьбы. Я решил 26 марта (зачеркнуто) 16 апреля возобновить голодовку с требованием предоставить Люсе возможность поездки за рубеж для лечения (вероятно — операций на сердце и на глазе) и для встречи с Руфью Григорьевной, детьми и внуками. Я прошу Вас в этот день попытаться организовать сообщение о начале голодовки иностранным корреспондентам (желательно в несколько агентств) — либо лично Вами, либо (если Вы, как это было до сих пор, не общаетесь с инкорами) — через кого-либо, кому Вы можете доверить это дело; мне трудно с определенностью назвать фамилию, я плохо знаю положение в Москве и положение людей, я думал в этой связи об Инне Мейман, об Ире Кристи, о Боре Биргере (зачеркнуто). До 13–16 апреля никто не должен знать о моем намерении — иначе ГБ примет свои контрмеры.