Заступница: Адвокат С. В. Каллистратова

С начала января 1986 г. стали приходить письма от Андрея Дмитриевича, наполненные, как всегда, прежде всего беспокойством о Елене Георгиевне (Софья Васильевна всегда восхищалась их трогательной заботой друг о друге. Она говорила, что умение любить — это редкий талант и что Андрей Дмитриевич обладает этим талантом в полной мере). Вот одно из писем:

«5/1-1986 г.

Дорогая Софья Васильевна!

Простите, что долго не отвечал письмом. Хотел узнать что-либо определенное о Люсиной операции. Ну и обычная лень, и «недосуг». К сожалению, врачи, видимо, не решаются на операцию — слишком обширна зона поражения и инфаркт не свежий. С другой стороны, часть сердца в хорошем состоянии, т. е. сильно рисковать незачем. Окончательно узнаю через неделю. В общем, врачам видней. Главное, что Люся увидела своих! Стресс от разлуки — это, наверно, была главная причина инфаркта.

Победа была такой трудной для нас обоих — особенно для Люси, она перенесла 10 страшных месяцев изоляции, незнания и беспокойства за меня, физических и моральных мучений — и такой необходимой.

Мы действительно ничего не знали о Вас. Очень жаль, что Вы вдобавок ко всему упали. Желаю Вам и Вашим близким здоровья в Новом году, счастья!

Я сейчас живу мыслями о Люсе там и пытаюсь изучать статьи о суперструне (не знаю, говорит ли Вам что-нибудь это слово, но звучит оно хорошо, музыкально). Я, вроде Вас, 27 дек. упал (поскользнулся), ушиб спину в области легких. Неприятно, но терпимо. Пройдет в свое время… Быт меня не затрудняет — я умею и могу все делать сам, не спеша. Все необходимое есть. Настроение хорошее.

Аля и Катя Шихановичи прислали фото, на некоторых Вы рядом с Люсей, и на вид почти не изменились. Это меня радует и хочется пожелать Вам «держаться в седле» подольше. С Новым годом, с новым счастьем. Целую Вас. Андрей».

И мама «держалась в седле». Весной 1986 г. пятилетний Митя развел в кабинете под столиком с моими бумагами костер из спичек. Сухой столик и бумаги загорелись, пламя перекинулось на занавеску, загорелся диван. А рядом, на лоджии, спала его сестренка, двухмесячная Анечка. Дело было днем, и дома была только Софья Васильевна. Она в соседней комнате раскладывала пасьянс и ничего не чувствовала — из-за хронического гайморита у нее было сильно ослаблено обоняние. Слава Богу, что Митя не просто убежал на улицу, а все-таки подошел к ней и сказал: «Соня! В большой комнате кто-то спичку зажег…» И тут она увидела, что коридор полон дыма, а за ним виднеется пламя. Реакция ее была мгновенной: она налила в ванной полведра воды (полное донести не могла), прошла сквозь дым и выплеснула в самую середину огня, потом принесла вторые полведра, третьи и т. д. К счастью, минут через пятнадцать вернулась Митина мама и бросилась ей помогать. Когда приехали пожарные, которых вызвали соседи, увидевшие валивший из окна дым, пламя уже загасили. Вот так и было — по классике — «в горящую избу войдет». Вернувшись с работы, увидев прогоревший паркет, черные стены и потолок, остатки стола и груду пепла и ужаснувшись тому, что ей пришлось пережить, я спросила: «Почему же ты сразу не позвала на помощь?» — «Боялась, что пока докричусь, Анечка сгорит». В этом был весь характер Софьи Васильевны: мысль о себе — в последнюю очередь.

О гласности и правах человека еще не было слышно. Но Софья Васильевна уже не повторяла, как в начале 80-х (когда кто-нибудь предлагал устроить еще одну революцию): «Да поймите вы наконец, что советская власть нерушима! Нерушима!» Газеты становились интересней. В феврале, на XXVII съезде, впервые прозвучали слова о необходимости «глубокой перестройки хозяйственного механизма», Борис Ельцин уже заговорил о «порочных методах руководства, проявлениях благодушия, парадности, празднословия, стремлении руководителей к спокойной жизни». В мае Софья Васильевна получила письмо от Сахарова с известием о возвращении Елены Георгиевны из-за границы (а Софья Васильевна так боялась, что ее не впустят обратно). Самое удивительное, во что Софья Васильевна с трудом могла поверить, — отбывших наказание правозащитников начинают прописывать в Москве. Появляется надежда на досрочное освобождение тяжело больного Анатолия Марченко, который держит голодовку. Но вдруг — страшное известие о его смерти. И почти одновременно — 18 декабря — разнеслась весть, что у Сахаровых в Горьком включили телефон и что ему звонил Горбачев.