– До свидания, моя любимая девочка, – сказал он. – Не забудь съесть копченого лосося, это тебя взбодрит. Я передам привет Полли, Саймону и Уиллсу, – добавил он, опередив ее. – Завтра позвоню.
И он ушел, оставив ее с россыпью подарков: копченая рыба, два романа (хотя читать сил не было), розовые розы (надо позвонить сестре, чтобы принесла воды), большая гроздь черного винограда – он никогда не приходил с пустыми руками. Сейчас позову медсестру, устало подумала она, отвернулась и провалилась в сон.
Полчаса спустя он закрыл за собой огромную черную дверь и направился к машине. В голове было до странного пусто, как будто она временно отделилась от тела, которое автоматически переставляло ноги и открывало дверцу машины.
В памяти хаотично всплывали обрывки разговора:
«…ваша жена неплохо держится, насколько можно ожидать…»
«…К сожалению, из двух удаленных опухолей одна оказалась злокачественной…»
«…операция прошла успешно, так что все будет в порядке…»
«…считаю своим долгом проинформировать вас о том, как обстоят дела…»
Потом ему предложили сигарету.
«Но ведь она поправится? Вы же сами сказали – успешно…»
Ответа не последовало. Каждый раз, когда он набирался храбрости и задавал прямой вопрос, врач выражался так уклончиво и запутанно, что ничего толком не прояснялось.
«…есть все шансы на улучшение…»
«…нет поводов для чрезмерного волнения…»
Единственное, о чем он высказался недвусмысленно, был момент обсуждения диагноза с пациенткой.
«Ни в коем случае», – замотал он головой, и тяжелые щеки цвета сливы неловко колыхнулись из стороны в сторону.
Это слегка успокоило: ему совсем не хотелось, чтобы она переживала, и мистер Хизерингтон-Бьют с энтузиазмом его поддержал. Для пациентов – особенно женщин – нет ничего вреднее переживаний.
На этой ноте мистер Хизерингтон-Бьют встал и протянул белую, изящную кисть. Череда широких улыбок, расходящихся, словно круги на воде, «заходите в любое время, когда понадобится».
Только сейчас Хью осознал, что не спросил самого главного, зачем, собственно, и приходил: сможет ли он забрать ее домой. Возникла необходимость снова «зайти», но он подавил в себе это желание. Очевидно, сейчас она не в том состоянии. В понедельник он поговорит с экономкой. Еще там, в палате, он заметил, как ей плохо: полупрозрачная, молочно-белая кожа, крошечные прожилки на веках, обычно невидимые, сероватые тени под глазами, рот потрескался от жара. Думая о ее губах – о том, как она в задумчивости закусывала верхнюю губу, – он вдруг вспомнил, что не поцеловал ее перед уходом. Интересно, стала бы она возражать? Или даже не заметила бы? Неожиданно его потянуло к ней: остаться наедине, обнять, следить за ее дыханием, слушать тихий, нежный голос, вспоминать, болтать, сплетничать, делиться милыми пустяками…
Нет, сейчас к ней нельзя – только зря растревожит. Еще подумает, что у него плохие новости, тогда как на самом деле все хорошо: врач доволен, она поправляется, операция прошла успешно… Репетируя предстоящий разговор, он и сам почувствовал облегчение – вполне естественно, что эти профессионалы всегда стараются обезопасить себя по максимуму, если не уверены на сто процентов… Нет, надо ее поберечь. Неважно, чего он там хочет – разнообразия ради можно и о других подумать.
Он зажег сигарету и завел мотор. Так странно ехать в Суссекс от нее, хотя всегда было наоборот, и пятница – любимый день недели… Ничего, скоро он заберет ее домой. Надо поговорить с Рейчел: может, та посоветует, где найти хорошую сиделку.
– Х-Е-Р, – старательно записывала она. – Херес?
– Нет, просто «хер».
– Так бы сразу и сказал.
– А ты не копайся! Ладно, дальше проще. «Жопа». Ж-О-П-А.
Лидия лизнула карандаш и продолжила.
– Готова? – спросил Невилл. – Яйца.
– А что плохого в яйцах? По-моему, это скучно…
– Заткнись! Дерьмо! Блевотина!
– А как пишется? Похоже на иностранное.
– Это такая иностранная поза – самое грубое слово в мире!
– А ты покажи!
Однако Невилла так просто не поймать.
– Ты остальные записала?
– Нет еще.
– Ну так записывай, а то забудешь!
– Не забуду. Что там было первое?