Затмевая могущественных

— Ни для кого не секрет, что мощь британской армии зиждется на отребье — каторжниках, преступниках, нищих, ворах и разбойниках с большой дороги, — пожал плечами Дарнфорд. — Но сейчас я говорю именно о различии между солдатом и воином. Вы понимаете, о чем я, майор?

— Не слишком, — покачал головой Лоуренс. — Если быть честным, то я не вижу разницы между этими двумя словами.

— Она проще, чем может показаться, — вступил в разговор Эберхардт. — Солдат — это подневольный человек. Он идет в армию либо от безысходности, либо потому, что выбора у него попросту нет. Он не умеет толком сражаться и скоро гибнет. Воин же — рожден для битв. Только они ему милы по-настоящему. Ни женщины, ни вино, ни карты — ничто так не радует настоящего воина, как сражение. Ведь он создан именно для него.

Говоря это, Эберхардт то и дело бросал победительные взгляды на юную леди. Та, казалось, совсем перестала обращать внимание на Бромхэда, глаза ее были прикованы к красавчику-немцу. Надо сказать, что и белый плащ с мечами-крестами на рукавах придавал ему известный шарм. Бромхэд стоял столбом, имея самый несчастный вид. Мне его даже жаль стало. О молодом человеке словно бы забыли все.

— Несколько поэтично и приукрашено, — кивнул Дарнфорд, — но в целом верно.

— Герр Эберхардт, — не удержался тут я, — а вы знаете, от какого слова происходит слово солдат?

— Вы насчет итальянской монеты? — уточнил полковник, опередив немца. — То это весьма спорная теория.

— Давайте найдем майора Пикеринга, — предложил Бромхэд, — он ведь у нас специалист по языкам.

Но его предложение осталось без ответа, И Бромхэд сделался еще несчастней по виду.

— Ну, если верить той теории, о которой вы говорите, мистер Евсеичев, — поддержал полковника Эберхардт, — то ни одного солдата современной армии и солдатом-то назвать нельзя. Деньги они редко видят. А уж причитающиеся им — и вовсе никогда.

Тут он был полностью прав. Платить солдатам в европейских, да и в нашей, русской, армии, конечно, должны были. Но деньги эти разворовывались — к до солдат не доходило ни гроша.

— За что же они тогда сражаются? — задала удивительно наивный вопрос юная леди.

— У них просто нет другого выбора, — несколько жестковато, но это было вполне в его манере, ответил ей Дарнфорд. — С дезертирами во всех армиях поступают одинаково жестоко.

— Хуже всего во Французском иностранном легионе, — тут же развил тему Эберхардт. — Я служил там в роте капитана Филибера, в Индокитае. И могу вам сказать, что худшего ада в жизни не видел.

— Ах, прекратите немедленно, — хлопнула его по ладони веером дама, сопровождающая юную леди. — Как вы можете говорить такие омерзительные вещи при женщинах? Идемте, — обернулась она к своей спутнице. — Мужчины, с их вечными разговорами о войне и убийствах, совсем неподходящая для нас компания.

— Разрешите мне сопровождать вас, — тут же воспрял Бромхэд.

— Вам — можно, — разрешила старшая дама. — Вы вполне учтивый молодой человек.

С этими словами она увела свою спутницу, хотя той, как мне кажется, как раз хотелось нас послушать еще. Бромхэд поспешил за ними. Но на течение нашего разговора это никоим образом не повлияло.

— Французский Индокитай сам по себе больше похож на ад, — заметил майор Лоуренс. — Я, вообще, с трудом представляю себе, как там может жить человек. Болезни, насекомые и толпы партизан, так и норовящих прикончить тебя. Какой черт занес вас на те галеры, а, Эберхардт? — Он подмигнул немцу. — Сознайтесь, от «рогатого» мужа бежали так далеко? Или от почтенного отца какой-нибудь симпатичной дамочки?

— Позвольте я оставлю эту историю при себе, — помрачнел Эберхардт. — Здесь не солдатский бардак, где место скабрезным историям.

Лоуренс откровенно рассмеялся. А вот полковник Дарнфорд предпочел удалиться. Так что мы остались втроем. И вот тут меня мороз по коже продрал. Я понял, что сейчас меня будут убивать. Очень похожие чувства я испытывал в Стамбуле, перед тем, как на нас кинулась озверевшая толпа. Да и в Месджеде-Солейман, когда готовился встать с товарищами по оружию, готовясь отразить очередную атаку.

Пускай мы были, что называется, средь шумного бала. Пускай прямо сейчас никто не кинется на меня с оружием. Не приставит ножа к горлу. В спину мне не ткнется пистолетный ствол. Однако ледяное дыхание смерти, как бы напыщенно это ни прозвучало, я ощутил в тот момент своей кожей.

Смерть была во взгляде Лоуренса. И в холодных голубых глазах Рудольфа Эберхардта. Кто из них двоих будет убивать меня, понятно сразу — Лоуренс предпочитает действовать чужими руками. Лишь однажды мне довелось схватиться с ним — в перестрелке на пустынных улицах Стамбула. Все остальные его каверзы воплощали в жизнь люди вроде Эберхардта.

— Отлично, что мы ненадолго остались одни, — заявил немец. — У меня к вам небольшое дело. Давайте упростим жизнь друг другу — и не станем устраивать тут скандала. Я просто пришлю вам свою визитку с указанием места. А вы мне — свою и на обороте напишете оружие, которым мы будем драться.

Я понял, что предчувствие меня не обмануло.