Зауряд-полк

- Нет, нет! Что вы, что вы!.. Нет, вы посидите еще немного... Я вам о Софье Никифоровне хотел... Она у меня тоже была с медицинским образованием. Она - фельдшерица и акушерка, из фельдшерской школы... Вот мы и поженились. И ведь мы, нельзя сказать... Мы хорошо с нею жили. Было это самое... как оно называется?.. Понимание взаимное. И на почве общей работы в больнице земской. И так вообще. У нее смолоду волосы поседели, а лицо очень свежее и привлекательное. Брови черные, глаза серые... И талант был артистический. В любительских спектаклях, бывало, всегда она - первая скрипка. Но вот такая вещь... Земский ли врач, или председатель земской управы Кожин? Тот прежде всего помещик богатый, потом бывший гвардеец, с лоском. Артистические таланты поощрял... Ну, одним словом, он зачастил к нам с визитами. А у меня уж вот эта самая болезнь тогда определилась во всей красе. У Кожина же все в порядке и здоровье - как у быка. Это, конечно, тоже имело значение... Одним словом, сомнений больше не оставалось... Но скажи мне она просто: "Так и так...", я бы, может быть, сказал бы на это: "Дело твое". Но ведь я спрашивал сам: "Есть такое? Было?" Она на меня с криком: "Как ты смеешь меня подозревать?" И негодование в глазах... И я говорю: "Прости!" И вот теперь такая штука... Я уехал в район свой, как часто ездил. И со мной револьвер был, как я его всегда брал в дорогу... Возвращаюсь - у нас во дворе экипаж кожинский. Я - в комнаты, а там, конечно... ведь они меня не ждали. И вот такая вещь... Кожин в окно выскочил на двор, и сейчас же в свой экипаж, и кучера в затылок, со двора - и по дороге... А Софья Никифоровна моя - в другое окно, в сад больничный. Небольшой был сад с беседкой. И вот... вот как бывает иногда в жизни мирной... я тоже прыгаю в окно, в сад, за нею, а в руках... в руке у меня револьвер... И я кричу: "Убью!.. Убью, мерзавка!.."

Тут Моняков открыл глаза, и они показались очень страшными Ливенцеву, однако он не знал, что с больным, не бред ли.

Моняков же продолжал, не закрывая уж глаз, - напротив, неподвижно на него глядя:

- ...А между тем я - врач, и я отнюдь не убивать должен, а вырывать из рук смерти... А я бежал за нею, чтобы убить!

- Аффект, - вставил Ливенцев, все-таки думая, что он бредит.

- А как же смел я, врач, допускать себя до состояния аффекта? Но вот так случилось... Она - в беседку, я - туда за нею. Добегаю... Она лежит на полу, на заплеванном полу, грязном, и окурки около нее... и на меня смотрит... а губы почему-то синие... А у нее яркие, красные были губы... И мне говорит: "Не трудись!" Вот и все! "Не трудись!.." Я над нею с револьвером, а она мне: "Не трудись!.." И я остолбенел сразу. И весь мой аффект упал. "Что такое?!" - кричу. "Ничего... Цианистый, говорит, калий..." Я револьвер бросил в кусты и сам упал с нею рядом... Так нас и нашли... ее мертвую, а меня - без чувств... А Кожин уехал домой, в имение... А потом... потом Гаврила Собачкин... гроб ей делал...

Моняков жалко замигал вдруг глазами, потом закрыл их и повернулся головой и левым плечом к стене.

Ливенцев поверил наконец, что он не бредил, а вспоминал, что, может быть, затем только и просил его зайти, чтобы об этом вспомнить не про себя, как вспоминал тысячу раз, а вслух.

- Может быть, вы бы выпили чаю, Иван Михайлыч? - спросил Ливенцев, когда уже достаточно времени прошло в молчании.

- Нет, не хочу...

- Тогда... Тогда позвольте вам дать лекарство... какое именно? оглядел Ливенцев пузырьки с белыми и желтыми сигнатурками и цветные коробочки с лекарствами, стоявшие в беспорядке на тумбочке около кровати.

- Нет, не нужно...

Ливенцев посидел еще, рассматривая рисунок обоев и рисунок одеяла на больном, и когда показалось ему, что Моняков забылся и не услышит его ухода, тихо, стараясь ступать на цыпочки, вышел.

Александр, малый лет двадцати пяти, сытый и с ленивыми, как у всех денщиков, движениями, одернул подпоясанную ремешком красную рубаху, подошел к Ливенцеву и поглядел на него искательно, когда он выходил из квартиры на лестницу.

- Ваше благородие, может, в аптеку сходить мне?

- Лекарств у больного и так много... Сходить если, так уж за нашим зауряд-врачом Адрияновым.

- Они недавно были.

- Что же он сказал, Адриянов?

- Сказали, что может быть и так, и сяк...

- Что же это значит - "и так, и сяк"?

- Не могу знать. Так и сказали: "И так может быть, и сяк..."

- Гм... Это неутешительно... А как Фени здоровье?

- Фени?.. Феня... так что поправилась, ваше благородие.

- Это ее Иван Михайлыч спас. Ты это помни! Могло бы быть с нею гораздо хуже. Не "так", а вот именно "сяк"!

Стоявший у стены Александр смотрел в пол и колупал пальцем штукатурку.

VI