Зависть кукушки

Самой главной в доме была бабушка Нина Владимировна. Ее слушались все – и Ольга, и дед, и даже бабушка Маша. Сережа тоже слушался, но бабушка всегда была им недовольна. Когда Сережа встречался с ней, он впадал в ступор, как кролик перед удавом. «Удав» смотрел на него холодными глазами и говорил резким, недовольным голосом:

– Опять грязный, сопливый! Свиненок! Иди мыть руки сейчас же!

Руки у Сережи, и правда, не блистали чистотой. Он вообще не понимал, как руки могут быть чистыми, ведь ими за все берешься! А когда ими держишь, например, пряник или хлеб с вареньем, они становятся липкими, и к ним все пристает. А мыть их часто он не любил, потому что у него на руках всегда были болячки, которые чесались, и после мытья зуд усиливался.

Ольга тоже частенько ворчала на Сережу, говорила: «чего носишься, как омежной?» или «чего ногами смыжешь, надо подымать ноги, когда ходишь!», но ее Сережа ни капельки не боялся, а вот перед бабушкой Ниной замирал.

Грязные руки не были единственным Сережиным недостатком. Он был туповат, плаксив и не умел вести себя за столом.

За столом все собирались вечером, за ужином. И Сереже полагалось сидеть вместе со всеми и правильно есть, держа вилку в левой руке. Но как только бабушка Нина взглядывала на него, вилка сама, как живая, вырывалась из его неловкой левой руки и падала на стол, пачкая скатерть. Сережа готов был поклясться, что вилка подчинялась бабушкиному взгляду, потому что была с бабушкой заодно! Бабушка говорила:

– Свиненок! Ничего не можешь делать нормально. Марш из-за стола!

Бабушка Маша беспомощно восклицала:

– Нина, Нина! Он же маленький совсем!

Сережа сползал со стула, иногда он при этом неловко тянул за собой скатерть, и тарелка падала на пол. Он начинал плакать со страху, и тогда из кухни приходила Ольга, уже ждавшая этого момента, и забирала Сережу, а заодно и упавшую посуду.

Один раз Сережа слышал, как Нина Владимировна жаловалась своей подруге Серафиме:

– Как подумаю, что мой Володенька там, с этим… А это наказанье, убившее мою девочку, здесь. Поверишь, сама готова убить маму! Навязала мне этого свиненка…

Сережа плохо понял, о чем шла речь, но слова запомнились и всплыли в памяти много позже.

Лучше всего ему жилось в будние дни, когда Нина Владимировна и дед уезжали на работу, а он оставался с Ольгой и бабушкой Машей. Тогда можно было бегать по всем комнатам, громко разговаривать и даже кричать, прыгать по диванам и включать телевизор. Бабушка Маша читала ему книжки и учила играть на рояле. Бабушка Маша была добрая, но очень старая и больная. Она редко выходила из дома, потому что у нее болели ноги. Сережа ее очень жалел и никогда не шумел, если она ложилась отдохнуть в своей комнате.

Хуже было по выходным, когда приходили тетя Инна со своими детьми Женькой и Лерой и бабушка Серафима с внуком Севой.

Дети между собой не дружили, но при виде Сережи сразу сплачивались. Их любимым развлечением было сделать что-нибудь запретное и свалить вину на Сережу. Сережа не раз стоял в углу за разбитые статуэтки и разорванные книжки. Один раз пропали дорогие шоколадные конфеты, купленные «для гостей», а пустая коробка оказалась среди Сережиных игрушек. Бабушка Нина, ставя Сережу в угол, сказала:

– В нашей семье не может быть воров. Сейчас я позвоню в детдом, оттуда приедут и заберут тебя. Нам такой ребенок не нужен.

– Нина, Нина, опомнись, – беспомощно взывала Мария Дмитриевна. – Что ты говоришь!

– Дурные наклонности, мама, нужно душить в зародыше! – отчеканила Нина Владимировна. – Я не потерплю в своем доме воровства!

Слова «детдом» и «душить» были страшными. Сережа испугался так, что даже заплакать не мог. Он молча стоял в углу и смотрел на всех широко раскрытыми, остановившимися глазами.

– Спорим, что он уже надул в штаны! – громким шепотом сказал Женька.

К счастью, в это время из магазина вернулась Ольга. Мигом разобравшись в ситуации, она подошла к Сереже и вывела его из угла.

– Если бы он съел эти шоколадки, ему бы уж «Скорую» пришлось вызывать! – громко заявила она.

Действительно, у Сережи была сильная аллергия на шоколад, о чем в пылу дознания все забыли.

– А ты, змей, – повернулась Ольга к Женьке, – еще раз обидишь мальца, я тебе так накостыляю! Ни на что не посмотрю!

И она ушла, унося Сережу.

Вслед им полетел гневный крик Нины Владимировны:

– Евгений!

А потом Женькино нытье:

– Ба, ну мы пошутили! Ну ба-а! Ну чего такого-то?!

Сережа молчал до вечера. Ольга уже и умыла его, и даже побрызгала святой водой, и всячески пыталась растормошить, а он все молчал, пока не пришла бабушка Маша и не принесла в рюмке вонючее лекарство. Они с Ольгой насильно влили его в Сережу, тот захлебнулся, закашлялся и, наконец, заплакал. Он плакал, и две пожилые женщины плакали вместе с ним. Засыпая, он слышал их тихий разговор:

– Поговорите с Петей, – говорила Ольга, – пусть заберет мальчонку. Заклюют ведь его здесь.

– Оля, Оля, ну куда он его заберет? – увещевала Мария Дмитриевна. – Сам целый день на работе, Вова в школе. А в садик отдать – болеть начнет, опять будет дома сидеть. С кем? Я поговорю с Ниной…