Завод

— Из коридора-то все видно, — продолжал Сопреев. — Да и когда я вернулся, заметил, что вы оба словно в воду опущенные. Тут ума большого не надо, чтобы санализировать. Понервничал я на собрании, но ты, Паша, оказался человеком головастым, смекнул что к чему. Понял, что шум поднимать — вроде выгоды никакой… Действительно, чего шуметь-то? Разве я писал клевету? Нет. Подсказал людям, как вернее дело свое делать. Коллектив предал? Ерунда. Коллектив — это часть общества. А раз я старался услужить обществу в целом, то, выходит, и коллективу помог, только они этого сознавать не хотят. Мелкими своими выгодами занимаются. А если бы ты, Паша, вдруг и вякнул что-нибудь против меня, так ведь я бы тебя, Паша, в порошок стер. Как же так? При всех твоих заслугах в местничество ударился? Честь мундира блюдешь? Я ведь слова-то знаю… Я б тебе показал, Паша, кузькину мать. Все разом сбил бы. И куда писать — знаю. Так что ты, Паша, мудрость тогда проявил и дальновидность. — Сопреев все говорил ровно, однообразно. Но казалось, что в каждую новую фразу он вставлял стальной прутик для прочности. Голос его твердел. — А ведь мне, Паша, многого не надо, мне надо, чтобы я до конца дней своих работал потихоньку-полегоньку. Без всяких шурум-бурумов. Нам с тобой, Паша, переучиваться поздно. И другой завод искать поздно. Тут вроде мы в родном доме. Пусть уж Греков где-нибудь в другом месте свои эксперименты ставит. И не наивный я, Паша, все понимаю. Плетью обуха не перешибить. Однако время-то, глядишь и оттяну немного. А там пусть делают что хотят. Сколько мне еще осталось? Уже пятьдесят четыре. Годков несколько протяну в пересудах разных. И в мире сойду. Так-то, Паша. Ведь не только на себя работаю, на тебя тоже. Мы с тобой честно хлеб свой зарабатываем, без всяких там мудростей. Так нечего под старость позориться. Кому охота в свой гроб гвозди заколачивать?

Павел в смятении саданул кулаком по нарядам. Сопреев смотрел на него без улыбки, как бы сочувствуя.

2

Смердов и Старостин прибыли в горком ровно в час. Первый секретарь горкома Коростылев не любил нарушений в графике приема. День и так был расписан чуть ли не по минутам. Коростылев установил в кабинете новинку — «электрический секретарь». Когда исчерпывался регламент, срабатывал тоненький, настойчивый звонок.

— Что, подкрутили хвост вашему Грекову? — Коростылев не встал из-за стола, как в прошлый раз, а лишь приподнялся, упершись ладонями о подлокотники кресла. — Сижу, любуюсь протоколом комиссии. Ну и ну! Что же сообщат нам директор и парторг? Придется слушать на бюро горкома. — В голосе Коростылева звучали сожаление и досада. — Как у вас с планом?

— Порядок, — с готовностью ответил Старостин. — Все в ажуре. Сто два процента. Предварительно.

— Ну и то хорошо. — Коростылев поднялся, нахмуренный и недовольный, прошелся по кабинету. Остановился напротив Смердова. — А где именинник?

— В Москве, в командировке, — отозвался за директора Старостин.

— А вам что, нездоровится? — обратился к директору Коростылев.

— Нет, нет. Я абсолютно здоров. — Смердов выпрямился и замолчал. Под лопаткой тягуче ныло. Но не станет же он распространяться по этому поводу.

— Часа два назад тут сидела жена Грекова. — Коростылев провел рукой по спинке кожаного стула. — По-видимому, у них серьезный разлад. А к тебе в партком идти не решилась, чтобы слух не проник на завод. Репутацию бережет. Приструните, говорит, мужа моего. Приструните! — повторил Коростылев, прислушиваясь к звучанию слова.

— Кто бы мог подумать? Такой был семьянин, — произнес Смердов.

Коростылев обернулся. Рыжеватые брови его изогнулись.

— Действительно, кто бы мог подумать? Странно все, Рафаэль Поликарпович, — сказал Коростылев. — Такой уравновешенный человек, ваш Греков, здравомыслящий и вдруг ударяется в какую-то юношескую авантюру. Пытается перестроить завод. Проделывает огромную работу, налаживает контакты с социологами, экономистами-кибернетиками. Выдвигает оригинальные предложения по реорганизации. Расчеты, выкладки. И все на высоком экономическом уровне. Я ведь кандидат экономических наук, между прочим. И с превеликим любопытством ознакомился со всем этим вопросом. Чудак он, ваш Греков. Заявляет при всех, что завод-де похрамывает, что ряд изделий вынужден выпускать с отклонением от техусловий. И главное, — в кусты не прячется, ни на кого не валит. А ведь знал, что подобное заявление без внимания не оставят. Чудак, да и только! Действительно, Рафаэль Поликарпович, кто бы мог подумать.

Смердов сидел с непроницаемым лицом. Старостин уткнулся в свой блокнот и не смотрел на секретаря горкома.

— А тут еще эта история! Допустил, чтобы жена пришла в горком жаловаться. Ну куда это годится, Рафаэль Поликарпович? Кто бы мог подумать? Может, он и впрямь психически не уравновешенный? Вы в прошлый раз обратили на это внимание, Рафаэль Поликарпович, помните?

Смердов не ответил. Старостин встал, поискал что-то в карманах, захлопнул блокнот.