Завораш (СИ)

В дома простых шиван врывались, хозяев избивали, добро отбирали, а то, что невозможно унести с собой, безжалостно уничтожали. Лавку, принадлежавшую шивану могли разорить и даже сжечь, а самого хозяина убить либо бросить в тюрьму (что почти всегда было равносильно одно другому).

Закон должен был одинаково защищать всех граждан Завораша, в том числе и шиван, однако на практике это было не совсем так. На шиван смотрели как на чужаков. Как догадывался Анабас, не последнюю роль в пользу такой неприязни сыграла их религия. Это была экзотическая и пугающая смесь веры во всезнающего и всесильного пророка, в предначертание и в конец света. Якобы тысячу лет назад некий человек предсказал то, что их материк — а затем и весь мир — поглотит пламя. В огне Всесожжения большинство людей получат возможность очиститься от пороков и, освободившись от физической оболочки, обретут свободу в бестелесном виде. В этой религии не было места богу. Всевоплощённого шиваны не признавали, а ритуалы любой церкви отвергали.

Слухи множились. Однако, как это обычно бывает, находились и те, кто действительно что-то знал. Обитатели улиц: мелкие воришки, сводники, менялы, завсегдатаи питейных заведений, а также случайные прохожие и те, кому случилось первыми обнаружить тела. Одни утверждали, будто видели человека в тёмном плаще, другие дополняли этот образ совсем уж неправдоподобными деталями вроде горящих в темноте глаз или серебряной маски, в которой по идее, должно было отражаться лицо жертвы в последние минуты жизни.

Сложно было представить, как кто-то мог разгуливать в таком виде по городу, но этого и не требовалось. Образ быстро оброс новыми подробностями вроде необычно высокого роста убийцы или черного котелка, как у гробовщиков. Все это неизбежно рождало ассоциации с кураторами, и вот уже снова заговорили, о том, что убийца иностранец. На этот раз — практик или куратор из Аскеррона.

Конечно, жители Завораша знали о странных ритуалах, проводимых кураторами в соседнем государстве и о том, для чего именно практики собирают кровь мёртвых.

Возможно, именно поэтому неизвестный совершил все свои злодеяния? Забрать кровь несчастных? Однако кровь осталась на месте — причём большая её часть вылилась на камни или впиталась в почву там, где произошли убийства. Для любого их кураторов такая трата гуморов была немыслимой. Но что об этом мог знать простой горожанин?

Анабас как раз размышлял об этом, думая, что никогда не встречал настоящего практика, не говоря уже о кураторах, когда впереди показалась процессия из десятка женщин. В руках у всех без исключения было по небольшому свёртку. Только спустя некоторое время Анабас понял, что каждый свёрток — это завёрнутый в ткань ребёнок. Он сказал об этом Суру.

Тот отмахнулся:

— Обряд посвящения Всевоплощённому. Все равно, что воровать у спящего.

— Что ты имеешь в виду?

— А то, что ни у того, ни у другого нет выбора. Посвящать душу ребёнка богу в младенчестве — это все равно, что обчистить карманы дрыхнущего пьянчуги. Как будто кто-то пришёл и забрал то, что ему не принадлежит.

Женщины поднялись по ступеням храма. У дверей их встретили те же самые монахи, которых Анабас с Суром видели недавно. Поочерёдно каждый из них принял у матери её дитя. Несколько малышей принялись тут же кричать и извиваться в своих тесных коконах, и Анабас подумал, что их пеленают так крепко вовсе не случайно.

Напарники двинулись дальше, на этот раз по улице Литейщиков. Здания здесь были не такими высокими, зато между ними словно поток невидимой реки, плыл жар. Пахло разгорячённым металлом и п'oтом: мастерские здесь работали днём и ночью. Колокола на звоннице храма позади них тоже были изготовлены в здешних цехах, как и пуговицы на тех мундирах, что носили Анабас с Суром.

Как известно, мотивом для убийства может служить три обстоятельства: ненависть, ревность и жажда наживы.

Последнее сразу отметалось, поскольку последнего несчастного не ограбили, хотя у убийцы было достаточно времени, чтобы орудовать ножом после смерти жертвы.

В других случаях наверняка потрудились уличные бродяги, которые не брезговали даже обувью, снятой с мертвецов. Существовали прачки, занимавшиеся тем, что отстирывали снятую с мёртвых одежду. После того как они делали свою работу, портнихи латали дыры, пришивали пуговицы, подгоняли одежду под размеры нового владельца.

На ревность тоже было мало похоже. Убийства выглядели спланированными, и очевидно, совершались с холодным рассудком. А наличие разнообразных инструментов говорило, что злодей отправлялся на преступление хорошо подготовленным. Например, в одном из случаев он использовал длинный нож — только так можно объяснить то, что у одной из жертв кончик лезвия вышел с обратной стороны, и в то же время применил что-то вроде короткого скальпеля или небольшого лезвия, чтобы аккуратно изъять глазные яблоки.