Завороженные

— Так-так… Никогда в тех местах не бывала, но по карте видно, что это какое-то глухое ущелье, куда пути по земле практически нет. Если и проберешься, то ползком по скалам, где запросто и в пропасть сорваться можно…

— Как обычно с Черными Городами и обстоит, — сухо сказал Сторри. — Уж вам-то, с вашим бесценным служебным опытом, этого не знать…

— Ну, по воздуху и вовсе нетрудно. Я так прикидываю, часа полтора лету…

— Вы все же намерены туда отправиться?

— Конечно, — сказала Элвиг. — А как иначе?

Она взялась за уголок плотного разрисованного листа, примерилась и с треском, аккуратно выдрала страницу. Посмотрела на свет, взяла циркуль и сделала дырочку побольше, проткнув карту насквозь. Сложила вчетверо, спрятала в карман и тщательно его застегнула на массивную золотую пуговицу. Усмехнулась:

— Я чуточку попортила вам атлас, ну да ничего страшного. Вы же все равно клянетесь, что не сунетесь в те места…

— Уж будьте уверены.

— Я, конечно, могу дать вам денег на новый…

— Избавьте, — с достоинством сказал Сторри. — Никогда в жизни не брал с женщин денег, за что бы то ни было. К тому же… Грех брать деньги у человека, от которого вскоре и следа не останется.

Элвиг отмахнулась:

— Оставьте эти пугалочки для дурех вроде… — она многозначительно показала взглядом на дверь спальни. — Ну что же, разрешите откланяться. На меня произвели неизгладимое впечатление ваша искренность и готовность с нами сотрудничать, благородный Сторри. Искренне надеюсь, что нам с вами больше не придется встречаться.

— Вот в этом я абсолютно уверен, — процедил Сторри, глядя на девушку без всякой злобы, словно бы сожалеючи.

— Всего хорошего.

— Прощайте, прекрасная Элвиг, — покривил он губы. — Прощайте…

…Штабс-капитан Маевский, лениво озирая длинные ряды летающих лодок, потянулся:

— Везет вам, Аркадий Петрович. В первое же путешествие угодили в благодатнейшие места. На улицах ни следа нечистот, даже лошадиные яблоки дворники убирают в десять раз быстрее, чем в Петербурге. Люди, особенно дамы, форменным образом благоухают… Да, это вам не мушкетерский Париж…

— А как там? — жадно спросил поручик.

— Отвратительнейшие места! — с чувством сказал Маевский, натуральным образом передернувшись. — Препоганейшие! В романах, конечно, все крайне романтично, а вот в жизни… Улицы завалены, простите на худом слове, дерьмом. Именно что. Чуть ли не по колено. Наши деревенские нужники по сравнению с теми улицами — сущий парадиз, Эдем… Но главное… Вы себе и не представляете, как тамошние людишки воняют. Знатные персоны в том числе… да-да, и те самые прекрасные дамы, о которых столь романтично пишет месье Дюма. Как-то не в обычае у них регулярно мыться… да и нерегулярно тоже. За аршин в нос шибает. Хоть ватой затыкай. Я, конечно, человек бывалый, многое повидал, но мне и в голову не пришло свести знакомство накоротке с кем-нибудь из тамошних красоток. Наизнанку бы вывернуло. Искренне вам желаю ни разу не попасть в Париж. Хорошо было Тетерину, он страдает хроническим насморком с полным заложением носа, так что не мог понять моих терзаний. А здесь… — он улыбался прямо-таки умиленно: — Благоухающие красавицы, чистейшие улицы. Даже жаль, что здешней цивилизации предстоит сгинуть бесследно. Науки, искусства… Я тут, не имея поручений, прошелся по антикварным лавкам и, полюбопытствуйте, какую прелесть откопал за смешную плату…

Он достал из кармана овальную миниатюру в золотой рамке тончайшей работы, умещавшуюся на ладони. Работа оказалась великолепная, многоцветная роспись по эмали — однако то, чем занимались кавалер и дама… Поручик смущенно фыркнул. В Шантарск порой добирались японские пикантные картинки, но эта давала им сто очков вперед. В жизни не догадаешься, что этакие амурные позиции могут существовать…

— Какой вы, право, ханжа, — фыркнул Маевский, бережно убирая миниатюру в карман. — Это, надобно вам знать, серия из дюжины эмалей, творение знаменитого в прошлом мастера. Восемь я уже приобрел, и подсказали местечко, где сыщутся остальные четыре. Строго говоря, я спасаю произведения искусства от гибели и забвения… — он вновь потянулся. — Очаровательное место все-таки. Можно петь что угодно, не боясь выволочки и ареста, можно прихватить отсюда на память что угодно. А вы, я вижу, опять предаетесь трагическим раздумьям?

— Не сказал бы, — подумав, ответил Савельев. — Мне просто-напросто никак не свыкнуться с мыслью, что все они… — он показал рукой вокруг, — что все они давным-давно мертвые…