Завтра будет лучше

– Мама, ты так чудесно подготовилась к приему гостя! Не порти все, ладно?

Эти слова, как ни странно, подействовали на Фло, и она замолчала. Хенни вернулся рано. В трамвае он тоже сэкономил несколько минут, но не так, как Марджи, а прямо противоположным способом: проехал свою остановку, чтобы не тратить время на пустые препирательства с водителем. Дома быстро поел, вопреки обыкновению не глядя в газету, переоделся в чистую рубашку, нацепил воротничок и галстук. Достал из шкафа жилетку, почистил ее и повесил на спинку стула.

Марджи умылась, накрасилась, надела новую белую жоржетовую блузку. К восьми часам чистенькие Шэнноны уже сидели втроем на кухне, неподвижно ожидая визитера. В четверть девятого, когда раздался звонок, они, как один, вскочили. Марджи нажала на кнопку, открывающую дверь подъезда, Хенни надел жилетку, Фло прошла в гостиную.

Пока Фрэнки поднимался по лестнице, Марджи критически посмотрела на него глазами своих родителей и решила, что выглядит он как надо: костюм на нем выглаженный, облаком висит запах лавровишневого одеколона, каким опрыскивают клиентов в парикмахерских.

После того как Марджи смущенно представила жениха родителям, он снял шляпу и положил ее ровно на середину кровати в соседней комнате. Фрэнки пришел не с пустыми руками: будущей теще принес коробочку грильяжа, тестю – пару сигар по четверти доллара за две штуки, а невесте – букетик сиреневого душистого горошка, перевязанный блестящей ленточкой.

Фло поблагодарила сухо, но Марджи знала, что она довольна. Хенни обрадовался сигарам. Он, дескать, тоже был молодым и знал толк в табаке. Однако курить он не стал, а спрятал подарок в карман жилета, чтобы передарить мастеру и, может быть, получить за это какую-нибудь поблажку.

Марджи, сияя от гордости, приколола букетик к левому плечу. Фло предложила всем угощаться конфетами. Грильяж имел большой успех. О гостинцах говорили так долго, как только было возможно. Потом беседа заглохла. Повисла продолжительная пауза.

Наконец Хенни, хозяин дома, считая своим долгом поддерживать разговор, положил на колени неразгибающиеся руки, подался вперед, откашлялся, посмотрел Фрэнки прямо в глаза и спросил:

– Как думаете? Будут ли опять продавать легкие вина и пиво?

В те времена этим вопросом задавались многие, но Фрэнки, очевидно, растерялся. Собравшись с мыслями, он выдал взвешенный ответ:

– Хоть обыщите меня – не знаю.

– Может, молодой человек не интересуется слепыми тиграми, – вмешалась Фло.

– Свиньями, – поправил Хенни.

– Салуны, сидровые, тихушечные, слепые тигры, слепые свиньи – как ни назови, все одно и то же. Везде человек пропивает кровно заработанные денежки. – Фло в упор посмотрела на мужа.

Он потупился. Ему хотелось объяснить, что он никогда не напивается и деньгами не сорит, а ходит в салун только затем, чтобы отдохнуть, поговорить с приятелями… Промолчав из уважения к гостю, Хенни решил сменить направление беседы:

– Сам я за то, чтобы был порядок. Но отнимать у рабочего человека кружку пива – на это они права не имеют. Сухой закон нам навязали, когда наши ребята гибли в окопах. Кстати, мистер Мэлоун, вы служили в Радужной дивизии?[22]

– Нет, – признался Фрэнки. – Когда началась война, я учился во втором классе старшей школы.

– Мог бы и сам догадаться, – укоризненно обратилась Фло к мужу.

– Просто… в Радужной дивизии воевало столько наших бруклинских ребят, – пробормотал Хенни, извиняясь, – что я подумал, вы тоже…

– А я тогда была еще совсем ребенком, – энергично включилась Марджи. – Ничего не соображала. Даже толком и не знала, что где-то воюют. Правда, я смотрела «Четырех всадников Апокалипсиса»[23] с Рудольфом Валентино. Там показано, что война – это ужасно.

С тем, что война – это ужасно, все согласились, после чего разговор опять заглох.

– С другой стороны, – продолжила Марджи, – о войне пишут стихи. Мне нравится стихотворение про маки, которые растут среди крестов[24].

– А мое любимое – «Рандеву со смертью»[25], – сказал Фрэнки.

Его стали уговаривать:

– Прочитайте, пожалуйста!

Фрэнки отговорился тем, что помнит не все. Хенни к этому моменту вышел из глубокой задумчивости.

– Ранде… что? – спросил он озадаченно.

– Свидание, – ответила Марджи.

– То есть все там будем, – прибавила Фло для большей ясности.

– Постучите по дереву, – предложил Фрэнки.

Хозяева и гость квартетом выбили короткую дробь на ручках своих кресел. Возникла очередная пауза – мрачная и торжественная, как все паузы, предшествующие философскому разговору о смерти. Но Хенни счел эту тему неподходящей и, взяв дело в свои руки, вернул разговор в русло поэзии:

– Есть такая вещица – она, правда, не совсем про войну, но мне нравится. Там как-то так: «Стихам ни в жизни не бывать / Деревьям прелестью под стать»[26].

Жена и дочь воззрились на Хенни в немом изумлении: никогда еще они не слышали из его уст слова «прелесть». Их странные взгляды вызвали у него желание извиниться.