Завтра будет лучше

Полька принесла сорочку Фрэнки – теперь отутюженную профессионально, – и китаец занялся ею: на этот раз его руки мелькали так быстро, что весь процесс складывания выглядел как трюк фокусника. Он преподнес сложенную рубашку Марджи, и она положила ее на сгиб локтя, как букет лилий.

– Это чудесно! Просто чудесно! – восхитилась она и робко спросила: – Сколько с меня?

– Пожалуйста, – ответил Чарли протестующе, подразумевая, что ничего не возьмет.

– Но не могу же я просто так…

– Пожалуйста! – повторил китаец с той же интонацией.

Он дал ей две картонки, две полоски голубой бумаги и бросил в ее ладонь шесть деревянных запонок. Она была обрадована и благодарна. Ей хотелось сделать ему что-то приятное в ответ, и она достала из сумочки десятицентовую монетку в качестве чаевых, но он спрятал руки в широкие рукава и грустно покачал головой:

– Мне было в радость.

Слова, произнесенные безо всякого акцента, вызвали у Марджи шок, который сменился острым смущением. Ей стало стыдно за свою бестактную попытку сунуть Чарли чаевые и за то, что она разговаривала с ним на ломаном английском. Видимо, он коверкал фразы только затем, чтобы оправдывать ожидания людей. Покраснев, Марджи убрала монетку.

– Что ж, спасибо вам… – Она попыталась вспомнить имя, написанное на витрине, но не смогла. – Спасибо вам, мистер Чарли. Спасибо огромное.

Он кивком проводил ее из комнаты, пропуская вперед себя. Выходя, Марджи через плечо крикнула «спасибо» польской женщине, которая гладила рубашку Фрэнки. Та подняла тяжелый взгляд, однако ничего не ответила. «Наверное, обиделась, что я ей чаевых не предложила, – подумала Марджи. – Ох, всего не угадаешь!»

Вернувшись домой, она погладила рубашку, которая сушилась в ванной, и перегладила ту, которая осталась в ящике. Она попыталась сложить их так, как показывал китаец, и после нескольких неудачных попыток у нее получилось. Теперь три сорочки лежали на месте аккуратным рядком, своим видом доставляя Марджи наслаждение.

Она была счастлива. Впрочем, к радости от овладения секретом правильного складывания рубашек примешивалось чувство неловкости: она пыталась заплатить за дружескую услугу и коверкала язык, разговаривая с человеком, чей английский, вероятно, лучше ее собственного.

«Как хорошо, что я не жена президента, – заключила Марджи. – Подумать только! Им постоянно приходится решать, как поступить. Без конца появляются новые вопросы, а правила есть не для всего. Трудно, наверное, так жить. Очень трудно. Хорошо, что я это я. И хорошо, что я научилась складывать рубашки. Узнаю ли я в жизни еще что-нибудь или нет, хоть это я теперь умею».

Глава 25

Два раза в неделю Марджи навещала мать. Готовясь к очередному визиту, она придирчиво оглядела свой туалет, зная, что зоркий глаз Фло непременно подметит и недостающую пуговицу, и мешковатость юбки, и невыглаженные морщины на блузке возле пояса. Из всего этого последует вывод: как многие замужние женщины, Марджи «распустилась».

Она медленно зашагала от Бушуик-авеню к Моджер-стрит. Чувствовалось приближение весны. Солнце припекало, но с моря дул холодный ветер. В воздухе витал такой запах, будто горячие лучи плавят холодный снег. День напоминал раннюю Пасху. Марджи помнила много таких Пасх, когда тепло и прохлада смешивались друг с другом, рождая трезвые мысли о Воскресении. В подобную погоду в пиджаке еще холодновато, а в пальто уже жарко.

Марджи наслаждалась прогулкой, думая о соломенных шляпках и о том, чтобы, собираясь в церковь, приколоть к корсажу букетик из трех ярко-розовых роз, перевязанных серебряной ленточкой. Ей вспомнилась мечта ранней юности – прийти к мессе с симпатичным мальчиком, чтобы, принимая причастие, он стоял на коленях рядом с нею.

Пахло белыми лилиями по двадцать пять центов за раскрывшийся цветок и по десять за бутон. Такие выставляют на тротуаре перед магазином в новых слишком тесных горшочках. («А ведь я хотела устроиться продавщицей в цветочную лавку!» – подумала Марджи.) Земля в этих горшочках пахла глиной. Если бы у жизни был свой собственный запах, то он был бы именно таким.

Предчувствие весны напоминало то беспокойное ощущение, которое Марджи испытывала, стоя перед витриной с белыми, голубыми и розовыми гиацинтами, слишком дорогими, чтобы она могла их себе позволить, – пятьдесят центов за штуку. Да, все то, что было в прежние весны, смешалось в этом дне.

По пути с Марджи произошло маленькое чудо. Она увидела, как из-за угла выворачивает повозка цветочника – медлительное средоточие красок и ароматов. Все то, о чем ей только что думалось, вдруг обрело зримую форму. Спереди стояли маленькие елочки с корнями, обмотанными мешковиной, в середине – белые, красные и розовые герани, а на доске, прибитой к заднему бортику, – анютины глазки, туго сидящие в ягодных лукошках. Косматая лошадь, почувствовав легкое натяжение поводьев, замедлила шаг.

– Хотите купить красивое растение, леди? – спросил возница.

– Не знаю, – сказала Марджи.