Завтра будет лучше

– Не знаю, – ответила Рини. – Только я написала матери, чтобы она выслала мне на этот адрес мои вещи, и она выслала. А за неделю до рождения Торри я получила от нее письмо. Она писала, что я буду наказана за то, что, видишь ли, не была хорошей девушкой: не отдавала ей всю получку, гуляла допоздна, заставляла ее беспокоиться, забеременела до свадьбы… И я действительно боялась, как бы из-за всего этого с малышом чего-нибудь не случилось.

– Твоя мама меня удивляет, – сказала Марджи. – Она же вроде была такая понимающая…

– Ну а я не удивляюсь. Если бы у меня самой родилась девочка, а потом она бы выросла и стала так себя вести, как я, это бы, наверное, меня убило. С другой стороны, если бы я знала, что она по кому-то с ума сходит, я бы постаралась посмотреть на все ее глазами и не стала бы запрещать ей выйти замуж, какой бы веры и национальности парень ни был.

– А ребенка твоя мама уже видела?

– Нет, она меня не навещает. Даже в больницу не пришла. О себе, правда, иногда дает знать. Работает по-прежнему в закусочной на колесах, а с квартиры съехала. Живет в комнатушке возле работы.

– Знаешь, что бы я сделала на твоем месте? – сказала Марджи.

– Что?

– В один прекрасный день, когда у нее будет выходной, пришла бы к ней с малышом и сказала бы: «На вот, мама, возьми своего первого внука».

– Она схватит меня за ухо и вышвырнет!

– Не вышвырнет! Она тебе обрадуется! Должна обрадоваться, ведь она стареет, – констатировала Марджи с неосознанной жестокостью, – а кроме тебя у нее никого нет.

– Ты права, – согласилась Рини. – Как-нибудь я принесу ей малыша.

Когда Марджи собралась уходить, подруга попросила ее задержаться еще ненадолго, чтобы познакомиться с отцом Беллини. Рини готовилась принять католицизм и очень хвалила этого патера:

– Он совсем не такой, каким представляешь себе священника. Ведет себя как обычный человек и современно обо всем рассуждает. Он вырос в этом квартале, все здесь его любят. Говорят, он когда-то сох по одной девушке, а она вышла замуж за другого, и тогда он решил стать священником.

Марджи улыбнулась.

– Что тут смешного? – последовал требовательный вопрос.

– Ох, Рини, про всех священников, которые нравятся людям, рассказывают такие истории.

– Про него точно не врут. Сэл знал ту девушку: в детстве он был у нее на побегушках.

– Даже если это правда, что с того?

– Удивительно, что человек, который принял сан, когда-то кого-то любил.

– Ничего удивительного. В священники берут только нормальных людей. Всю любовь, которую они могли бы испытывать к жене и детям, они отдают Церкви и прихожанам.

Когда отец Беллини пришел и его представили Марджи, она невольно отметила про себя, что он действительно особенный. Во-первых, он был лысый, а все священники, которых она знала, лысыми не были. Во-вторых, он был итальянец, а Марджи считала, что все священники ирландцы, на том простом основании, что все священники, которых она знала, были ирландцами.

Отец Беллини принес для своей будущей прихожанки литературу: книжку о жизни Цветочка[41] и номер популярного журнала. Называя Рини Айрини, он призвал ее беречь себя и не приниматься слишком рьяно за домашние дела, прежде чем она успеет восстановить силы после родов. Сказав, что ребенок очень смышленый для своих трех недель, отец Беллини приколол к распашонке малыша блестящую медальку с голубым бантиком.

Выйдя из квартиры и спустившись по лестнице, Марджи с улицы услышала, как священник спрашивает Рини по катехизису. Голос у него был очень приятный.

– Кто создал мир? – спросил он.

– Мир создал Бог.

– Кто есть Бог?

Возвращаясь домой лонг-айлендским поездом, Марджи была спокойна. Она знала, что у подруги все будет хорошо.

Глава 28

Увидев два стеклянных подсвечника из магазина «Все по десять центов» и две зажженные красные свечки, Фрэнки испытал вспышку раздражения. Разве сегодня чей-то день рождения? Или годовщина какого-то знаменательного события? Или Марджи телепатически узнала о том, что ему улыбнулась удача? Повесив шляпу и пальто на вешалку, он буркнул, кивнув на свечи:

– Это еще в честь чего?

– Ну не ругайся, пожалуйста! – сказала она умоляюще.

Как с ним довольно часто случалось, Фрэнки был тронут тем, что понял, но постеснялся признать. Он пожалел о своей неприветливости и, внутренне вздохнув, отметил про себя: у них с женой потихоньку вырабатывалась привычка рявкать друг на друга. Решив загладить свою резкость, он взял один из подсвечников, прикурил от него и сказал:

– Впрочем, иногда эти штуковины бывают чертовски полезны, правда?

Увидев, как лицо Марджи просияло от удовольствия, он подумал: «Так нечестно». Конечно, он знал, сколько эти свечки для нее значат: с их помощью она пытается придать жизни шарм. Еще он знал, что она не ждет от него понимания, а только просит не смеяться над ней. Он и не хотел – видит бог. Он ведь помнил, каково ему самому было, когда над ним потешалась мисс Грейс. И все-таки иногда Фрэнки не мог не язвить. Марджи вечно суетилась из-за вещей, которые никому другому не казались ни важными, ни интересными.