Зазимок

– Не надо, так не надо. Не надо, в самом деле. К чему она здесь… или мы там?.. Ни к чему… Абсолютно. Пусть сидит себе на своём пуфике, пусть мурлыкает и гложет мороженую стерлядь, которую привозит ей из Туруханска муж, и пусть так: искоса… А ты видел её мужа?

– Не знаю. Может, и видел?

– Да ладно, брось ты, Ося, нашёл о ком жалеть!

– С чего ты взял?

– Я, кажется, совсем пьяный… Да, а ещё… А я тебе не надоел?.. Ты уж скажи…

– Да не болтай.

– Ну хорошо… Как-то мама заставила нас с Николаем крыльцо покрасить. Покрасили мы крыльцо, краска осталась, и я сдуру взял да и написал на стене дома «сука», хотя, видит Бог, совсем другое слово на уме имел: написать хотел «скука», зачем, почему, сам не знаю, сроду чувства такого не испытывал, – наверное, потому, что сестра бродила по ограде, как сомнамбула, и зубрила, глаза от жары закатывая: «Но, боже мой, какая скука», – или: «Но скука, случай, муж ревнивый…» – вроде этого что-то. Очень она ещё Есенина и Асадова любила-обожала, сам понимаешь… «Луна стелила тени, сияли зеленя. За голые колени он обнимал меня…» Все они тогда немного чокнутые были… в шестидесятых… Так вот, отец нас, в скуке нашей пожалев, под вечер, когда слово прочитал, так развеселил, что я и брат – тот-то и вовсе ни за что уж пострадал – с неделю потом присесть по-человечески не могли, бочком так, бочком, как сироты забитые при мачехе, и устраивались, и посмотрел бы ты на нас за столом – ложку спокойно до рта донести не могли… А слово со стены мы стёклышками дня два соскабливали – уж широко я шибко размахнулся, – одно бревно в срубе как новое стало, ладно ещё, что весь дом обновить отец не догадался. И ещё было, было всякое, многое ты и сам знаешь, но вспоминаю на самом деле без зла, без обиды, так, со смехом… Из-за мамы только, но как в этом, как в отношениях их разобраться? Она отца нам запрещала осужадть, плохо о нём при нас никогда не говорила, даже сёстрам родным своим не рассказывала, что у нас в доме творилось, в себе держала… Кто им – Бог им, думаю, судья. И не зря же, наверное, прожить семейной жизнью в православии считается за мученичество. Бог их рассудит… но… хотя порой хотелось… честное слово… хотелось руку, осудив, поднять… Слава богу, не случилось… Мамы не стало – и отец будто умер, не тот уже… сам видишь, а был какой, помнишь… А что, у вас ещё не топят – батареи холодные?

– Нет пока. Но обещали… Поэтому и девчонок Танька увезла в деревню.

– А-а.

– Пол студёный, дом не утеплён. Простужаются, постоянно сопатят…

– Конечно.

– Стены трухлявые – пальцем ткни – и насквозь… Да, тут же, на втором этаже, над нами прямо, Дмитрий этот жил, с Ворожейки… Ты его знал?

– Да так, не очень. Помню смутно… Он же учился в Каменске, потом – в Ялани, одноклассник Николая… Жил в интернате. Только звали его раньше Макеем…

– Подорвался.

– Да ты что!

– Прошлой зимой или осенью… на лесосеке. Пустует комната… А у меня… всё чаще и чаще… вижу, как поднимается отчим, глаза красные, вытаращенные, берёт нож и ковшик, идёт к кровати и…

– Не надо, Ося, не надо, это же сон, сон это, Ося.

– Ну да, да, в общем-то, конечно… но хорошо… хорошо, что хоть тебе его я рассказал…

А там, там, в небе…