Зазимок

Справа пустошь, а за нею – лес, гнутся вершины осин. Осины, наверное, кроме осин и быть там нечему. Три поворота у реки – от Елисейска до Милюково – три излучины, а тут ехать да ехать, хотя что уж там: километров сорок, – просто время не торопится, течёт вяло, будто подстыло чуть и затвердело, или так, потому что Ислени течению следуют против.

Открыл Малафей бутылку водки, достал из кармана телогрейки стакан, дунул в него и говорит:

– А?!

– Давай, – говорит Иван.

– Наливай, – говорит Карабан, вдруг оживившись, и лицо его будто шире сделалось при этом.

Выпили. Закусили конфетами – там, в бардачке, завалялись.

– А ты? – говорит Малафей.

– Нет, – говорит Осип. – На обратном пути. У них там, в Милюково, на въезде, – говорит Осип, – всегда стоят, а если тот… есть там один… говённый, обязательно остановит… кто-нибудь когда-нибудь из дальнобойщиков его задавит… не удивлюсь, если случится.

– Ну а маленько-то, – говорит Малафей. – Кто принюхиваться будет! Да и вон… с грузом таким не остановят, а если и тормознут, неужто не отпустят?

– Нет, – говорит Осип. – Допивайте, я и так без путёвки… хоть и начальник разрешил.

Допили. А разговору нет. Нагнулся Карабан, поправил простыню, сказал после:

– Да-а, кажется… кх, – вот весь и разговор.

А дорога петляет: то к самому яру вдруг выскочит, едва удерживаясь на обрыве, то удалится от Ислени, в лес от неё скроется, словно игра у них такая; спор, может быть, какой, а не игра. И так, конечно: с горы на гору – и это про дорогу. А там уж и зарево – и не так само Милюково, как лесокомбинат его светится, индустриальное чудовище, что вместо набережной распласталось, берег от города оберегая. Штабеля, заборы, краны. Зарево это в тёмные ночи и из Каменска видно, и не только зимой, но и летом, начиная с августа, в безлунный период.

А тут и пост ГАИ уж миновали. Пуста будка, нет в ней дозорного, не видно его и поблизости.

– Ну вот, – говорит Малафей, – а я вам что… кому в такую-то погоду надо…

– Раз на раз не приходится, – Осип Малафею и ему же: – Понял?

Так, сразу за лесом, и улица началась. Город раскидан, беспорядочен, не чета Елисейску с его классической планировкой старинного города. Улица прекратилась, лес опять. И снова город: фонари с неоновым мерцанием, бараки.

– Я здесь не знаю, – говорит Осип. – Спросить кого бы…

– И я не знаю, – говорит Малафей, хотя его, Малафея, никто и не спрашивал.

Нагнали какую-то женщину в полушубке, спросили, та, словно по доброму делу соскучившись, долго размахивала руками и объясняла что-то по-украински, а потом видит, что не понимают, и говорит, мол, давайте я подсяду к вам и укажу.

– Нет, – говорит Осип, – спасибо, мы найдём.

И поехали.

– Кажу да бачу, – говорит Малафей. – А что нагородила, хрен бы знал, в ушах звенит как после антифриза… Ты ж, Карабан, понимать вроде должен, сидишь, как… Маша с Сибсельмаша.

– Нет, ни слова, – говорит Карабан. – Она западенка… и так частит, из пулемёта будто лупит…

– Сам ты бандеровец, молчал бы… как пулемёт.

Всё же нашёлся кто-то, растолковал.

Подъехали. Остановились. Ушёл Осип. Вернулся и говорит:

– Всё как-то… через… м-м-м…

– Что? – говорит Иван.

– Да чёрт его знает, – говорит Осип. – Можно было бы, оказывается, и не везти…

Молчит Иван. И продолжает тот, Осип:

– Возраст спросили, говорят, ого, не надо, справку какую-то у нас потом вроде дадут…

– Ну ладно, – говорит Иван, – не надо, так не надо, тем лучше, жаль вот только… – и оглянулся, и опять к Осипу лицом, и говорит: – Поехали?

– Конечно, – говорит Осип. И говорит: – Там бы ещё, в Елисейске, следовало… тьпу ты, пустая голова, и санитар, тот тоже… тьпу ты.

– Ладно, – говорит Иван.

– Сейчас уж чё, – говорит Осип, – Отца намучали.

– Ему теперь…

– Кто знает…

Выбрались из Милюково, оставили город позади, а пока сбылось это, уже совсем стемнело. Ни леса, ни реки, ни неба. И ни звёзд. Метель. Не включает Осип свет в салоне, никто об этом и не заикается.

– А? – говорит Малафей. И стаканом по бутылке позвякал.

Поднял Иван руку: согласен.

– Давай, – говорит Карабан.

И Осип, тот так:

– А-а, ладно.

Теперь все выпили. Но и теперь разговору нет: то ли не получается, то ли просто никому он и не нужен. Начал было Малафей о том, что там, в Игарке, по радио он, мол, слышал, морозы уже под тридцать завернули, а в связи с этим ещё что-то сказать хотел, но, яму объезжая, руль крутанул Осип резко – ухватился Малафей руками за скамью и рот прикрыл, да и надолго.

Мелькнули слева сквозь снег метели окна жёлто – деревеньку проехали – приют для престарелых, в простонародье Инвалидка, забыли уже про неё, и тут так: замотал головой Осип, поправил на голове шапку и говорит:

– Фу, зараза, засыпаю.

– Давай я, – говорит Иван. – Сутки не спал… поэтому.

Бежит машина. Молчат. Потом:

– Смотри, – говорит Осип, – садись… действительно…