Здесь и сейчас

В страшном возбуждении я стал открывать все ящики, все шкафы, шарить по всем полкам. Теперь я знал, что мне искать: сумку Элизабет. В мастерской лежала выходная маленькая сумочка, какие обычно берут с собой вечером. А мне нужна была рабочая, ежедневная, куда женщины ухитряются поместить половину своей квартиры. И вскоре я нашел такую, объемистую, из зернистой кожи, в ней лежали пудреница, косметичка с причиндалами для макияжа, связка ключей, щетка, очки, пачка жвачки, ручка, аспирин, ежедневник и… записная книжка с телефонами.

Как же колотилось мое сердце, когда я открыл ее на букве К. Ничего. А вот на букве С имя Салливан было написано каллиграфическим почерком, и далее следовал телефон, он начинался кодом 212, и это значило, что дед был в Нью-Йорке.

Я записал номер у себя на руке, отправился на кухню, снял трубку с настенного телефона и набрал одну за другой цифры. Короткое молчание, потом гудки. Десять. Двенадцать. Никто так и не взял трубку. Автоответчика тоже не было, оставить сообщение я не мог.

Черт! Черт! Черт!

В предрассветных потемках я, не отрываясь, смотрел на зеленые цифры, мерцающие на микроволновке: 5 часов 34 минуты.

Оглушительно зазвонил телефон, и я вздрогнул от неожиданности.

— Алло! — сказал я, подняв трубку.

— Удобная, однако, услуга — автоматический перезвон.

— Черт! Это вы, Салливан?

— Ты вернулся, малыш? Это лучшая из новостей! Я не ждал тебя раньше лета!

— Где вы находитесь, говорите скорей, ради бога!

— Как где? Дома, ясное дело.

5

Такси мигом доставило меня по адресу, который продиктовал дед. Небольшой переулок, вымощенный булыжником, позади парка Вашингтон-сквер. На первом здании красуется медная доска, оповещая, что в старые времена на аллее МакДугал размещались конюшни и подсобные помещения богатых вилл, расположившихся вокруг парка.

Светало. Легкая дымка тумана витала в воздухе, окружая ореолом старинные фонари. Я толкнул калитку, ведущую во двор, и дошел до маленького двухэтажного домика цвета ржавой охры. Постучался дверным латунным молотком с мордой ревущего льва.

Салливан высунул голову в дверь.

— Привет, внучок!

Он распахнул дверь пошире, и я оглядел деда с ног до головы. Внешность Салливана изменилась самым удивительным образом. Теперь он был аккуратным и ухоженным господином: длинные расчесанные волосы красиво падали на плечи. Короткая бородка приобрела красивую форму. Несмотря на ранний час, дед был одет в водолазку и элегантную вельветовую курточку. Я просто рот открыл от изумления: умирающий старик из лечебницы «Блэкуэлл» превратился в состоятельного фермера и сбросил добрый десяток лет.

— Бог ты мой! Да ты весь в крови! — заволновался он.

— Не волнуйтесь, это не моя, — успокоил я его.

— Давай входи быстрей, не студи мне задницу!

Я не слишком уверенно вошел в прихожую и позволил проводить себя в теплую, хорошо обставленную комнату, напоминающую паркетом медового цвета, диваном «Честерфилд» и биллиардным столом английский паб.

В глубине комнаты над баром из красного дерева висело зеркало, а в баре сияли массивные хрустальные стаканы и стоял десяток бутылок виски. Одну стену занимал книжный шкаф, соблазнявший книгами в кожаных переплетах, и буфет с инкрустациями из слоновой кости, на котором был водружен старинный проигрыватель и лежали джазовые пластинки на 33 оборота. Я разглядел имена музыкантов и обрадовался, потому что тоже любил их: Телониус Монк, Джон Колтрейн, Майлз Дэвис, Фрэнк Морган…

— Иди-ка поближе к теплу, — позвал меня Салливан, стоя возле камина, где весело потрескивал светлый огонек. — В каком часу ты сегодня очнулся?

— В три часа утра.

— И где на этот раз?

— В мастерской в Сохо.

В нескольких словах я рассказал деду о попытке самоубийства Лизы и о том, как пытался ей помочь. Он страшно разволновался, лицо его напряглось, взгляд затуманился, он полез в карман и вытащил пачку «Лаки Страйк». Эти сигареты Фрэнк смолил всю свою жизнь, и они сыграли не последнюю роль в его болезни и преждевременной смерти. Салливан предложил мне сигарету и закурил сам.

— Но не сомневайся, она справится, — сделав затяжку, сказал он, усевшись в кожаное клубное кресло. — Душ примешь? — спросил он меня после второй затяжки.

— Погодите, Салливан. Скажите сначала, где мы?

— Я же сказал: дома. У меня.

— Что-то мне не верится. Я не могу понять, каким образом вы могли купить или снять квартиру. Вы же беглый пациент психиатрической лечебницы, а значит, у вас нет денег, нет счета в банке, нет удостоверения личности.

— И все-таки ты у меня дома, — заявил он, лукаво подмигнув. — Я купил эту квартиру в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году. Она была для меня гарсоньеркой, потаенным райским садиком. Я любил тут отдохнуть от работы, посидеть, послушать музыку, пропустить стаканчик.

«И побыть с любовницей, так, чтобы жена не узнала!» — прибавил я про себя.

Сквозь сигаретный дым я различил на его губах улыбку.