Здесь, в темноте

Один глаз кажется сильно налитым кровью, другой распух и покраснел ниже пореза. На щеке под ним ссадины, а в уголке губы – ранка. Мои ключицы слишком сильно выступают над воротником футболки, и кожа, на которой нет синяков или покраснений, выглядит неестественно бледной. Я делаю вдох, натягиваю на лицо улыбку и ловлю его взгляд в зеркале.

– Так ты хочешь сказать, что дни моего пинапа закончились?

– Я говорю, что тебе нужна помощь, малыш. Ты слишком много пьешь. Сегодня у меня был разговор с отделом кадров, и оказалось, что корпоративный план медицинского обслуживания на самом деле довольно щедрый, когда дело доходит до такого рода вещей. Хватит на пару недель в лечебнице. Мы с Шерил можем оплатить остальное, если понадобится.

– Вы так добры, – говорю я. Я не вернусь в лечебницу. Ни ради Роджера. Ни ради кого-либо другого. А выпивка? Учитывая мои проблемы, она едва ли входит в их список. Я протискиваюсь мимо него и сажусь на край кровати, спина напряжена, руки сложены на коленях, ангел во плоти. – Я ценю твою заботу. Но ты не мой отец и ты не мой врач. Ты понятия не имеешь, что происходит в моей жизни, и ты не можешь заставить меня пойти туда, куда я не хочу идти.

– Ты права, – соглашается он. Плюхается в мое кресло, хмурится, ерзает, затем снова встает. – Но я твой редактор, и, как твой редактор, я могу сказать, что качество твоей работы страдает. Не катастрофа, пока нет, но за последние месяцы на моем столе все более грубый и жестокий материал. Ты никогда не переносила плохое искусство, и я никогда не просил тебя об обратном, но ты стала жестокой, Вив. Кроме того, продюсеры «Зимней сказки» не в восторге от того, что ты сорвала их прогон. Я напомнил им, что ты присутствовала не как критик, а как гражданское лицо, но им, похоже, все равно. Насколько я понимаю, там были какие-то спонсоры. Post заполучила эту историю, фотографии тоже. Чтобы покончить с этим, мне пришлось привлечь к делу нашего главного редактора. И она потребовала твоего отстранения, вступающего в силу прямо сейчас. Она говорит, что, если ты хочешь снова работать у нас, тебе нужно взять такой отпуск, который длится двенадцать шагов и двадцать восемь дней. И я не думаю, что она неправа, Вив. – Его щеки покраснели. Как будто он бежит наперегонки. Бежит слишком быстро. Он задумывается. – Кроме того, – говорит он, – всего лишь бросить пить? Каждый журналист сталкивается с подобным. Как насчет того, чтобы отправить тебя куда-нибудь в теплое место? Может быть, в Калифорнию? Или в пустыню? Именно туда мой бывший босс отправился в восемьдесят девятом. Вернулся загорелый и помешанный на суккулентах. Больше никогда не видел, чтобы он пил. Ты хороший журналист, Вив. Лучше, чем хороший. Я не хочу тебя терять. Но ты должен поправиться.

– А что, если я откажусь? – интересуюсь я.

– Тогда мы найдем другую ниточку, – отрезает он, пожимая плечами.

– Ты просто возьмешь какого-нибудь случайного студента из Нью-Йоркского университета в кафе на Восточной четвертой и научишь его делать то, что делаю я?

Роджер натянуто улыбается.

– С тобой это сработало. И прежде чем ты спросишь о работе ведущего критика, я отдал ее Калебу. Вчера вечером. Собирался рассказать тебе сегодня утром.

– Убирайся! – Мой голос срывается на крик. – Убирайся! Уходи! Вон! – Мое тело соскакивает с кровати, и я недолго преследую его до двери, хотя нахожусь будто бы где-то в стороне, наблюдая за происходящим, отстраненная, непричастная, зрительница.

Перед тем как уйти, он лезет в карман и протягивает мне сложенный листок бумаги.

– Эстебан попросил передать тебе это. Береги себя, малыш. И подумай, ладно? Есть вещи похуже, чем трезвость. Даже Дороти Паркер иногда завязывала.

Дрожащие руки запирают каждый замок, затем открывают записку, написанную стремительными фиолетовыми чернилами. «Путита, – говорится в ней, – что ты сделала с моим кузеном? Диего говорит, что ты устроила какой-то разнос и теперь он слишком напуган, чтобы выйти из своей квартиры. Я люблю тебя, но иногда ты бываешь сумасшедшей маленькой сучкой. Не проси меня больше ни о каких одолжениях».

Я разрываю ее пополам, потом еще раз пополам и еще. Бумажные обрывки разлетаются по полу, пока в моих руках ничего не остается.

* * *

Вернувшись на кровать, я ползу к подушкам по афишам. С уходом Роджера, отчуждением Эстебана, яростью Жюстин, отстранением Дестайна и Чарли мой мир, и без того такой маленький, сузился до булавки. Остался только человек, которого я знала как Дэвида Адлера. Его настоящее имя должно быть среди этих афиш. Но какой именно?