- Постановлением районного суда гражданин Лукин Ефим Григорьевич обязан ежемесячно выплачивать истице пятнадцать рублей вплоть до достижения совершеннолетия их общим ребенком. Копию постановления направить по месту работы гражданина Лукина.
Солнце заливало пыльные улочки районного центра, кипела белым цветом черемуха.
Лукин скрутил папироску, прикурил, выпустил носом белый дым.
- Батя!
Ефим резко обернулся. Валька, румяный от смущения, стоял в пяти шагах, мял в руках кепчонку.
- Батя, это все мамка. Я бы никогда… – отчаянно прошептал он.
- Поди сюда. - сказал Ефим.
Валька приблизился. Вдохнул запах махорки и новый незнакомый аромат крепкого одеколона. Хотел обнять отца, но оробел, только вымолвил:
- Прости, батя…
Ефим провел ладонью по черным волосам сына и сипло сказал:
- Все. Иди, мальчик. Ступай.
З
Д Е С Ь В О Д И Т С Я Т А Й М Е Н Ьрассказ
День был пасмурный, тихий.
Акимов аккуратно прикрыл за собой калитку, прошел по цементной дорожке к дому. У крыльца сбросил дорожную сумку на жухлую траву, присел на скамейку. Расстегнул ворот шинели, вынул коробку «Беломора».
Не торопясь, тянул папироску, между затяжками вдыхал острый прелый дух поздней осени, сквозь неряшливую паутину яблоневых веток смотрел на серое матовое небо. Душа его была покойна и строга.
Свое возвращение он придумал давно: другие, скажем, собирают большие компании, напиваются, пляшут и дерутся, а он не так. Он объявится тихо, без суеты и бестолковой спешки, будто и не уходил на два года. Он даже дембельские не растратил, все принес в дом - до копейки. Виделась ему в собственном поведении взрослая мужская зрелость, ощущалось прочное понимание бытия. Он и жизнь так проживет: крепко, добротно, делово.
Докурив, привычно сунул гильзу в жестяную банку. Под оконной балясиной нащупал ключ, вставил в скважину, распахнул дверь. В прихожей снял шинель, ботинки, и так все это поставил-повесил, чтоб мать с порога поняла: сын вернулся.
Вот такой сюрприз.
Пуще прочего Акимов стосковался по самым обыденным радостям гражданки. Смешно вроде, но больше всего, прямо-таки до дрожи в коленях, ему хотелось поставить чайник на плиту. Понимаете, не чаю выпить, а зажечь конфорку и поставить на нее чайник.
Чайник стоял на плите - белый с высоким прямым носом, с боку эмаль чуть отбита и проступает черная грунтовка. Акимов сунул в рот папироску, снял крышку, поставил чайник под кран. Вода с шумом полилась в покрытое накипью железное нутро. Наполненный чайник он определил на большую конфорку. Чиркнул спичкой по шершавой боковинке коробка. Сера вспыхнула, выбросила клубок пахучего дыма, Акимов ткнулся папиросой в огонек. Аромат горящей спички прошел через крепкий табак, пропитал его своим вкусом. Акимов с удовольствием затянулся, провернул вентиль. Вспыхнул газ и синими лепестками обхватил желтоватое дно.
Пепельницы не было, он полез в сервант за блюдцем. Поставил перед собой фарфоровую тарелочку, выпустил носом дым, стряхнул пепел. И тут же в серванте увидел две стопки почтовых конвертов: наверное, мать разбирала бумаги да оставила. В одной были его письма из армии, их он узнал сразу по почтовым маркам.
Взял вторую стопку. Писем было всего семь. С недоумением перебрал пожелтевшие конверты, узнавая на лицевой стороне как будто свой почерк. Чепуха... Не может этого быть, он эти конверты впервые в жизни видит. Потом, однако, разглядел адрес отправителя: город Белый Яр, улица… индекс… Адрес получателя… Акимову Диме.
Наугад вытащил одинарный листок в клетку, покрытый с обеих сторон нервным убористым почерком:
- Таймень… - произнес вслух Акимов. – Здесь водится таймень.
Отец писал ему письма. Отец писал, а мать, значит, прятала. Не выбрасывала, хранила, но и читать не давала.
Вот такой сюрприз.
- Я же не знал, - забеспокоился Акимов. – Не знал же…