Здесь все взрослые

Мэри прошаркала к своему креслу-качалке, мягко плюхнулась в него и прикрыла колени вязаным одеялом. Такой старой я не буду никогда, решила про себя Астрид, хотя это одна из основ человеческого существования: держаться до последнего. В Клэпхэме или поблизости другого дома престарелых не было – были палаты с проживанием около больницы, если требовался постоянный медицинский уход, а еще – несколько, как думала про себя Астрид, интернатов для старых кошелок. Мужчины-то умирают первыми, и в Клэпхэме, и где угодно. Если грянет апокалипсис, встречать его будут одни старушки, с леденцами и мандаринами в сумках. Некоторые ее старые подруги (все относительно, даже сейчас) уже начали сдавать, осыпаться, а кто-то перешел в мир иной. Однако Астрид еще не простилась с молодостью (опять-таки относительно), и каждая смерть наносила ей коварный и жестокий удар, она еще не готова к последнему и неизбежному удару, какой судьба наносит из милосердия любому живому существу. Милосердие! Ни о чем таком Астрид и не думала. Женщины в ее возрасте еще работают, хотя она – нет. После смерти Расселла она работала в местном банке, сначала кассиром, потом финансовым консультантом, ей нравилось объяснять людям, как им распорядиться своими деньгами. В шестьдесят пять она ушла на пенсию, потому что в банке работали люди помоложе, а ей хотелось больше времени проводить в саду. Но посмотрите на судью Рут Бейдер Гинзбург! У Астрид, надо надеяться, впереди еще не одно десятилетие.

Мэри Бадж сидела спокойно, сложив руки на вязаных холмиках ее коленей. Астрид села на кушетку напротив и тут же поняла, что именно здесь скорее всего спала Барбара.

– Я принесла вам угощение, – сообщила Астрид, достала из сумки какие-то пакеты и помахала ими.

– Сэндвичи, – не угадала Мэри и улыбнулась.

– Я все положу у вашей кухни, – сказала Астрид, убирая буханку в фольге обратно в сумку. – Жаль, что так случилось с Барбарой.

– Да, Барб, – произнесла Мэри.

Мать Астрид умерла тридцать лет назад, раньше Расселла, раньше его родителей, раньше всех, кто что-то значил в ее жизни. Какой тошнотворный, жуткий сюрприз, сразу понимаешь, что смерть выдергивает людей безо всякого списка и очереди, хотя все это уже не раз доказано и голодом, и геноцидом, и автомобильными катастрофами. Мама всегда казалась старше своих лет, но старухой она не была. Астрид вдруг задумалась: а что сказала бы ее мама насчет ребенка Портер, насчет Берди, насчет ее обновленной кухни, цветов, которые каждое лето цветут в ее саду? Сейчас мама и Расселл располагались в ее голове где-то по соседству, в каком-нибудь далеком норвежском фьорде или на Фиджи, туда ей просто не добраться физически, а разница во времени такая, что и звонить неудобно. И все же оба они жили в ее мозге, иногда Астрид просыпалась среди ночи и думала, вот сейчас надо поднять трубку и позвонить им, вдруг удастся дозвониться?

– Я влюблена, – сказала Астрид.

Мэри кивнула и улыбнулась.

– В женщину.

Мэри снова кивнула. Мужчин в здании практически нет, разве что сотрудники, их не больше дюжины. Может, в этом вдовьем королевстве все подруги Мэри – лесбиянки со стажем? Если разобраться, все женщины за сорок – мужененавистницы. Мужья нужны им, чтобы помогать по дому, а еще зачем? А когда мужья потихоньку умирают, женщины все равно остаются один на один с жизнью, и кому какая разница, кто с кем спит, кто к кому прижался или обменялся поцелуем за чашкой кофе? Никому и никакой. Осмелев, Астрид решила, что разговор можно продолжить.

– У моей дочери будет ребенок от призрака, – сообщила она. – Не от настоящего призрака, но из негативного пространства, без отца.

Мэри кивнула и что-то промычала.

Давно ли Мэри Бадж держала в руках ребенка? Человек живет долго, все, что ему приходится испытать на своем веку, не поймаешь ни в какую сеть. Интересно, что Мэри помнит? Помнит ли свою свадьбу? Отроческие годы? Как у Барбары выпал первый зуб, как она сунула под подушку свои первые два доллара, хрустящую купюру, прямо из банка?

– Мы с вашей дочерью не очень ладили, – призналась Астрид. – Но знали друг друга давно. – Она не продумала, что скажет Мэри, но сейчас, по ходу разговора, поняла, что именно Мэри должна узнать, или по крайней мере услышать. – Она не всегда мне нравилась, но она была хорошим человеком. Так что вы прекрасно воспитали дочь.

Ведь это же самое главное, правда? Не важно, есть ли у Астрид другие достижения в жизни, но она пополнила эту планету тремя человеческими существами. Стало ли от их присутствия на земле лучше? А от ее? Барбара пыталась как-то улучшить жизнь, по-своему, назойливо совала нос в чужие дела – праведница, одним словом. Может, это признак старости, когда вдруг понимаешь, что люди, которые всегда казались тебе выскочками, были правы, а сама ты сделала совсем мало?

– Да, Барб, – проговорила Мэри.

Веки ее отяжелели, кажется, сейчас уснет. В дверь легонько постучали, с лекарствами на подносе вошла сестра.

– Мэри, у вас гостья, – воскликнула сестра добрым голосом. Потом тронула Астрид за плечо. – Мэри в это время обычно кемарит, вы уж не обессудьте.