Когда наступил день отъезда, он еще раз проверил уложенные в чемодан вещи, взял кожаную куртку – на случай зимних пронзительных ветров с моря, зачесал назад темно-русые волосы, пригладил вислые усы, поцеловал жену и младшего сына и уже направился к двери, но Клаудия остановила его. Она быстрым шагом поднялась на второй этаж, где находилась их с Аурелем спальня, и через несколько минут спустилась вниз с маленьким кожаным мешочком в руках. Мешочек был стянут кожаной тесемкой, такой длины, чтобы его можно было свободно носить на шее.
– От сглаза и соблазнов, от злых сил, подстерегающих в пути. Не снимай, – сказала она, надевая амулет на шею мужу, и глаза ее заблестели.
Ольга, прикрывшись пестрым покрывалом, сидела в кровати. Бени стоял к ней спиной и застегивая брюки. Если бы он не был ее начальником, он был бы прекрасными любовником. А так между ними постоянно стояли ее подневольность и его неограниченная власть над этим домом, вместе с ней и со всеми его стариками, старухами, запахом старческих слез, отблеском серебряных паутин, быших когда-то старушачьими волосами, забытыми их бывшими владелицами в пропитанных вздохами затхлых углах. Она вздохнула, поправила бретельки маечки, которую впопыхах забыли снять, и стала ждать окончания свидания, которое, как и все остальные не отличалось разнообразием.
– Я пошел. Уже поздно, – сказал Бени, – Ты завтра работаешь?
– Вечером, с Рукией, – ответила она, старательно складывая слова чужого языка.
– Ну, и хорошо. Увидимся. Бай, – и он растворился в ночи.
«Будто бы и не было его. Козел, – злость вдруг ударила в голову, – К Рукие даже не пытаешься подступиться, дерьмо. Боишься. Только попробуй – сразу – чик – все твое хозяйство под корень. Хорошо, если живым оставят. Арабы, они могут постоять за своих женщин. Да и за себя тоже. Это только наши мужики сопли жуют, пока их баб всякие придурки трахают»
Рукия была санитаркой в пропахшем старостью гареме, где безраздельно царствовал его хозяин, Бени, сорокапятилетний смуглый мужчина. Только над ней он был невластен.
Весь дом существовал, по большому счету, благодаря ей: двор с зеленой, стриженной травой, вымощенные разноцветным камнем чистые дорожки, кухня, в которой сукразитные шарики – по распоряжению хозяина – шли на пересчет, а в огромных холодильниках гнили красные перцы, зеленые кабачки и желтые яблоки. Ее заботами в чистоте содержались семь комнат старческой безысходности Бениного дома престарелых. «Пансиона», как он называл свою богадельню, которая родственникам доживающих здесь стариков обходилась в кругленькую сумму.
Все здесь тщательно обихаживалось ею – полноватой тридцатилетней арабкой с открытым лицом и покладистым характером. Наверное, Бени не обошел бы своим вниманием и ее – ее круглое лицо было миловидно, большие черные глаза смотрели застенчиво, а крупные губы всегда улыбались навстречу собеседнику. Скорее всего, в один из вечеров хозяин, ощутив очередной нестерпимый зуд похоти, увел бы и ее в маленькую комнатку, едва вмещающую белый металлический шкаф и две высоких кровати, и сделал бы своей наложницей, как и всех остальных работавших у него женщин. Но он боялся – и совершенно справедливо – остаться после этого немужчиной, а то и вовсе трупом – нельзя без последствий надругаться над арабской женщиной.
Вечерами в пансион за Рукией приезжал младший брат и увозил ее в свой дом, где она жила вот уже почти два года. До этого она шесть лет была замужем. О том, что случилось в ее семье, Рукия говорила кратко, опуская глаза и краснея:
– У меня не могло быть детей, поэтому муж не захотел жить со мной. Он взял себе молодую жену.
– Может, это он виноват, что у вас не получалось с детьми? – отзывалась вечно раздраженная Лиля
– Нет, – вздыхала Рукия. – Недавно у него родился мальчик.