Зеленая стрела удачи

— Эх, Платон Андреевич, ни сеялка, ни веялка живых рук заменить не может, а помощь большая. У немцев механизмы кругом...

Когда-то давным-давно это было, все Кузяевы, сыновья и дочери, жили у дедушки, в большом его доме, но поженились все, повыходили замуж, разъехались по другим деревням, жили своими семьями. Аграфена Кондратьевна умерла, Степа ее не помнил и считал, что больше всех на свете дедушка всегда любил его и Полкана. Но ему хотелось, чтоб дедушка любил и отца, поэтому еще раз похвастался гармонью, сказал:

— Смотри какая! Отец купил. Восьмипланка. Двухрядка. Русский строй. Дедушка, а ты умеешь на гармони?

— Не.

— Хочешь, научу?

— Поздно, — засмеялся дедушка. — Поздно. Мы с Иваном уже старички. И Полкаша наш старичок. А ты-то ученье мое помнишь?

— Помню!

— Ну-ка? Всем рекам река?

— Е... Ефрат! — выпалил Степа.

— Всем горам гора?

— Фавор.

— Всем древам древо?

— Кипарис, деда! Лев зверь всем зверям царь!

— А всем птицам птица?

— Орел!

— Помнишь. Молодец!

— Дедушка, давай завтра в лес! Гармонь возьмем. Отец говорит, в лесу резонанс.

— Ну, что ж, давай. Только гармонь зачем? По грибы пойдем. Ивана вот возьмем.

Дед Иван идти в лес отказался. Еще посидел, поспорил с Платоном Андреевичем насчет аграрной политики и механизации крестьянских работ и, зевая, отправился спать.

А утром, едва рассвело, Степа вместе с дедушкой тронулись по грибы. Ничего не набрали почти. Рано. Но находились досыта! Выбрали полянку покрасивей, сели передохнуть, и дедушка Платон Андреевич, щурясь на раннее солнце, сказал, покашливая: «Может, и не свидимся больше, срок мой подходит...» Просто сказал и тихо. Над его головой лопотали березки. Плыли белые облака, дедушка сидел весь в солнечных пятнах, положив руку на корзинку. «Когда я твоего отца в Москву провожал, я ему то же сказал, что и тебе скажу: держи по Ивану Великому!»

Поляна покато спускалась к оврагу. Там лежало поваленное дерево. Трепетали над ним кусты бузины. Фиолетовые и красные цветы горели. «Держи по Ивану Великому!». Что хотел этим сказать дедушка, какой давал совет, Степа не понял, но запомнил.

27

Всякий раз, попадая в Москву, инженер Бондарев испытывал странное чувство тоски и радости бытия. Хотелось жить хотелось плакать, хотелось курить в какой-нибудь студенческой комнатушке на Козихе или на Бронной и чтоб было открыто окно и там вовсю светило солнце и доносились оттуда уличный гул, скрип колес, шум толпы и московские, ни с чем не сравнимые запахи.

Он дал себе зарок: никогда не возвращаться в этот город. Но... «Невольны мы в самих себе и в молодые наши леты даем поспешные обеты...» Все верно! Именно так. Слишком поспешные и «смешные, может быть, всевидящей судьбе».

В семнадцатом году он уехал в Харьков, устроился на тихую должность в кооперативный банк. Как-то попросил жену сшить себе синие сатиновые нарукавники, чтоб не лоснились рукава, и еще — подушечку на стул. Хорошо бы из войлока.

— Уходя со службы, я буду прятать ее в стол.

— Зачем тебе, Дима, подушечка?

— Очень от геморроя помогает, Надя.

Усталость это не просто состояние. Усталость это отношение к жизни. Вспоминал или нет он друга своей инженерной юности Кирюшку Мансурова и его показавшиеся ему когда-то такими странными слова: «Я устал, Митя?!»

Можно лечь и заснуть, и отдохнуть, и проснуться свежим и радостным, но что, например, делать с металлом, если есть такой не слишком специальный, но достаточно строгий термин — «усталость металлов, изменение свойств от воздействия испытываемых нагрузок». «Я стал другим», — решил он, и это как будто ничуть его не расстроило. Другим — и ладно.

По стране, по бескрайним степям разливалась, неслась яростным аллюром, тяжело катила бронепоездами гражданская война. За землю. За волю. За светлую долю... Это потом пели. А тогда что он видел? Отставной инженер. Он видел и красных, и белых, и конников батьки Махно. Как-то недели две висело возле его дома через улицу черное полотнище, белые буквы: «Анархия — мать порядка!» Оркестр играл марши и мазурки, и дирижер в английском френче дирижировал, размахивая маузером.

Молчаливый инженер, проектировавший автомобильные заводы, кого мог интересовать он в такое беспокойное время? О нем забыли. Он канул в Лету. И слава богу, что забыли, что канул...