Зеленая стрела удачи

В Соединенных Штатах он встречался с Генри Фордом-старшим. Старик, создатель крупнейшей автомобильной империи, пригласил его к себе отобедать. За столом вели разговоры на разные темы вообще. Об автомобилях ни слова. А затем, когда принесли сигары и кофе, Форд наклонился, сказал доверительно:

— Вы родились под автомобильной звездой. Вас поили не молоком матери, а бензином, черт возьми.

— Это вы мне комплимент... Бензином...

Форд засмеялся. Его бритая щека яхтсмена и автомеханика дрогнула.

— Дорогой мистер Лихачев, — сказал он улыбаясь, — теперь вы убедились, что все дороги ведут в Америку. Вы, крупный советский промышленник, многому научились у нас. Ведите хозяйство у себя по-нашему, и вы добьетесь успеха.

Переводчика звали Любомир Шпирович Голо. Когда-то он работал на заводах Форда, затем вернулся в Москву и слесарил на Московском автомобильном имени Ферреро. По национальности был сербом. Английский знал не слишком, но в Детройте автомобильщики его понимали: крыл хорошим станочным жаргоном, так что сразу возникало полное взаимопонимание.

— Скажи ему только вежливо, что, во-первых, я не промышленник, — сказал Лихачев, поворачиваясь к переводчику. — Я слуга народа. Директорская должность мною получена не по наследству, а по воле моей партии. Что касается путей-дорог, тут ты, Любомир Шпирович, не ошибись, они, скажи ему, временно ведут в Америку. Придет день, и им у нас можно будет многое подзанять...

Форд кивнул: может быть. Может быть... Спорить ему не хотелось. На дворе стоял 1930 год.

— Нам нужны такие люди, как вы. Вы бы и у нас далеко пошли. По всему видно, — сказал Форд.

— Сомневаюсь, — сказал Лихачев.

Когда садились в машину, вежливый хозяин упругой походкой вышел на крыльцо. На нем был спортивный костюм. Ветер забрасывал галстук на плечо. Любомир Шпирович охнул: «Иван Алексеевич, уважение-то какое. Сам Форд! Это ж надо... Генри Форд!..»

— Деловой парень, — согласился Лихачев и приложил правую руку к шляпе. Пришлось ему купить в Штатах серую шляпу с черной лентой, век бы ее не видеть, здорово она мешала с непривычки. Фасон назывался «молодой конгрессмен».

— Будьте здоровы, мистер Форд! Милости просим в Москву на АМО, к нам в Симоновскую слободу.

Форд кивнул. Но всего, наверное, не понял. Любомир Шпирович не знал, как по-английски «слобода».

Было это накануне пуска завода. Завершалась первая реконструкция...

Нет, он родился не под автомобильной звездой и не в семье блестящего русского инженера, как сообщила одна американская газета. Или итальянская. Теперь уже трудно установить, какая, но было такое сообщение.

Автомобиль выворачивал на Невский. Черный, блестящий.

— Что варежку разинул? Закрой, просквозит, — сказал дядя. — Город наш морской. Основан как окно в Европу.

В Питер Лихачев приехал, потому что надо было зарабатывать на жизнь. Отец болел, на руках у матери Евдокии Николаевны осталось восемь детей — две девочки и шестеро мальчишек. Он старший.

Дядя слесарил за Нарвской заставой на Путиловском заводе. Дядя говорил, допивая шестую чашку чая: «Слесарь — это тебе, племяш, то же, что столяр, только по металлу. Всегда сыт будешь и нос в табаке».

Его взяли учеником в мастерскую, потом — учеником слесаря на Путиловский, а когда началась первая мировая война, призвали в армию.

По существующему тогда положению Лихачев призывался не в столице, а в том же Веневе. Призывался во флот, но военным моряком он не был. В плавсостав не попал. А в 1917 году по болезни был освобожден совсем.

Про корабли, про крутые штормы, про лихих братишек в бескозырках он любил рассказывать, потому что море было несбывшейся мечтой. Такой желанной и солнечной, что до своих последних дней директор завода, депутат Верховного Совета страны, министр Иван Алексеевич Лихачев любил, когда его называли моряком. «Я старый матрос», — смеялся он.

В анкете он писал: «...год рождения — 1896, образование — 4 класса и курсы шоферов в 14 году, член партии большевиков — с июня 17 года».

После Февральской революции был опять взят на военную службу. Но на флот не попал. Служил в 192-м запасном пехотном полку и с 1-й маршевой ротой пошагал на Западный фронт во вторую армию.

В том же июне он был тяжело ранен, лежал в госпитале, и вот, выйдя из госпиталя, большевик Лихачев надел матросский бушлат — форму революции. Социальные штормы кидают его по всей стране. Яростные норд-осты рвут якоря, зюйд-весты будят авралами. И — свистать всех наверх! Полундра! Он перепоясан пулеметными лентами, на груди красный бант, на боку маузер в полированной деревянной кобуре, на поясе с медной бляхой висят, как гири у часов, гранаты-лимонки. Он формирует отряды Красной гвардии в Гельсингфорсе и в Москве, потом работает в ВЧК.

У молодого Лихачева было две мечты. Море и автомобиль.